– Муге йе кок-ля шанте кокийоко.
А например, песня «Прощай, галстук! Прощай, платок!»[4] относилась к тем временам, когда толпа заполняла весь берег, провожая пакетботы «Генеральной трансатлантической компании» в путь из Гваделупы до самого Гавра. На палубах теснились чиновники, которые отправлялись домой в ежегодный отпуск.
– Прощай, галстук! Прощай, платок! Прощай, кружевной воротничок…
Напротив, песенка «Бан муэн ти-бо, де ти-бо» возникла в период «дудуизма»[5], когда креольский язык считался чем-то вроде птичьего щебета и «не годился» для выражения протеста.
– Бан муэн ти-бо, де ти-бо, тва ти-би ланму…
А после пения Симона принималась танцевать босиком, и ее гибкий силуэт выделялся среди фигур остальных женщин, которым было далеко до ее грациозной прелести. Ее нередко сопровождала мать, тоже чернокожая, только с белой, словно соль, воздушной шапкой волос. Звали ее Мэйва. В ее грудях не было молока, и она кормила детей с ложки вкусной кашей. Они с Симоной брались за руки, изгибались, делали высокие прыжки – и это было первое представление, которое близнецы увидели в своей жизни.
Симона подробно объяснила детям, почему назвала их Иваном и Иваной и почему заупрямилась и не подчинилась кюре. Иван! Так звали Царя всея Руси, великого и ужасного правителя, жившего в XIV веке. Ивана же просто женский вариант этого имени. В юности у Симоны не было денег, чтобы купить билет в кинотеатр на Шан-д’Арбо в Бас-Тере[6]. Она попадала только на те сеансы, которые устраивало культурное общество «Сине Браво»; они растягивали белый холст-экран на центральной площади в Ослиной Спине. Именно тогда Симона посмотрела несколько фильмов, ничегошеньки не понимая, – перед ее глазами проносились бесчисленные картинки, которые непременно сопровождались музыкой. Детей усаживали в первые ряды на нумерованные металлические стулья. Старики же, похожие на скрючившихся от дождя тараканов, глазели из окошек близко стоящих хижин. Вся эта компания галдела что есть мочи, пока гонг не требовал тишины. И начиналось волшебство. Один из фильмов, потрясший Симону сильнее прочих, назывался «Иван Грозный». Симона не запомнила ни имени режиссера, ни тем более имен актеров. В ее памяти сохранился лишь бурлящий водоворот образов.
Ивана, хотя и родилась первой, однако всегда норовила спрятаться за брата, как будто это он был старший и, значит, имел право командовать везде и всегда. Он первым научился танцевать и поражал всех, кто любовался им, своим врожденным чувством ритма.
Настал важный день. Когда детям исполнилось пять лет, Симона как следует искупала их, затем облачила в лучшие наряды – тесные льняные костюмчики-трико с вышивкой крестиком – и потащила в фотоателье Катáни. Это была непреложная традиция, которую не смел нарушить ни один обитатель «истинной