Напротив, за условной чертой Ленинградского проспекта, расположились окнастые дома литераторов с потолками повыше и жильцами понеобычнее. Стены тамошних квартир, кухни и даже отдельные предметы интерьера воспевались в повестях и даже романах. Вечером сквозь открытое окно здесь можно было услышать, как читает хрустально-плачущим голоском свои стихи Белла Ахмадулина. Тут варили утренний кофе и выпивали вечерние стопки Александр Галич, Владимир Войнович, Василий Аксенов и много кто еще. Рассказы о том, как в 70-е пишущий народ страшно притесняли, ходили по кругу, но Москва упорно производила и приманивала все новых и новых сочинителей.
И вроде бы расстояние – проспект в ширину – рукой подать, а уже два мира, больше скажу – две вселенные! Конечно, его можно было пересечь через несколько обычных пешеходных переходов. Однако стороны Ленинградского проспекта встречались нечасто. Писателям не нужно было, захворав, топать в амбулаторию, в честь которой и назвали проезды и даже пруд. У них имелась собственная поликлиника Литфонда. У детей с другой стороны – своя школа № 145 и так далее. Однако общая тема у людей и небожителей все же была.
Кушать одинаково надо и продавцу, и учительнице французского, и тем, чья еда выступает с основном в роли закуски. Советский быт, щедро украшенный лозунгами и местами самым настоящим равенством, испытывал серьезный дефицит продуктов. И, если отсутствие ковра «Русская красавица» или серванта еще можно было как-то пережить, то голод – не тетка. Этот факт признавали и рабочие, и артисты, и даже некоторые научные сотрудники. Так вот, будучи мощным противовесом полок с бесконечной морской капустой, Ленинградский (ранее Инвалидный) рынок мог предложить практически все! И не беда, что кому-то доставалась исключительно-правильная часть коровьей задницы, а кому-то обрезь – края прекрасных кусков, которые продавцы обрезали, если те заветривались и теряли привлекательный товарный вид.
Оказываясь на противоположной стороне Ленинградского, на рынке, с мамой или папой, что случалось чаще, она встречала Виктора Мережко. Пока еще не знаменитого, но уже жутко пижонистого – каждый раз на нем был новый шарфик, призванный на расстоянии подчеркнуть оригинальность носителя. Хороша была и Алла Парфаньяк! Всегда в супершляпках, героиня экрана умудрялась тащить свои полные авоськи с достоинством герцогини. Советская действительность, кто бы что ни говорил, была сильна на подобные сочетания. И уж где-где, а на Ленинградском, всякое можно увидеть.
Вот некто очень своеобразным голосом просит «барышню» положить на весы определенный, лучший из громадных бакинских помидоров. Эдвард Радзинский часто изъяснялся старомодными выражениями, видимо, вживался во время своей очередной почти дописанной пьесы. От неожиданного обращения румяные рязанские девицы краснели, улыбались и почти падали в книксенах, впрочем, как барышням и положено. Он уже выпустил свою знаменитую «Снимается кино», больше того – на очередном заседании Политбюро ЦК КПСС ее успели окрестить