Мишка сказал бы, если бы Стас спросил, но он не стал мучить ни себя, ни брата вопросами. Он вообще не думал про эту комнату, судьба которой изменилась. К лучшему ли? Все вынесли. И обои, темно-зеленые, с цветами на них, исчезли. Стены выровняли и выкрасили в белый цвет, от обилия которого у Стаса моментально заныла голова.
Окно огромное.
И тройка светильников на тонких шнурах. Шкаф тоже белый, но изготовленный явно на заказ. Стойка с крючками. Несколько полотен, верно, Мишка счел их неподходящими для выставки.
Стас развернул первое.
Натюрморт: два яблока и вяленая вобла.
На втором – набережная, но серая, размытая, точно смотришь сквозь пелену дождя.
На третьем – женщина в желтом платье, и это платье, слишком яркое какое-то, приковывает внимание, а вот лицо свое женщина прячет, отворачивается, наклоняет шляпку с неправдоподобно огромными полями.
– Недавняя, наверно, – Людочка разглядывает картину. – Я ее не видела… набережную он в прошлом году написал. Весь день просидел. Осень. Дожди… потом неделю ходил простывший. А это – заказывали ему в бар один, но потом заказчики пошли на попятную… дорого, мол… аванс, правда, забирать не стали.
Альбом для набросков…
…у моего демона семь ликов.
И четвертый из них – отчаяние.
Демон, черно-белый, рисованный углем, был страшен.
И притягателен.
Уродлив.
Красив.
Стас переворачивал страницу за страницей. Лицо, изображенное когда тщательно, а когда, напротив, с удивительной небрежностью, всего-то парой линий, менялось. Иногда оно становилось вовсе женским, почти узнаваемым, а порой – нарочито мужским, с гротескными, обостренными чертами.
– Этого я не видела, – Людочка подошла сзади, а Стас и не услышал, как она… когда она… нет, Людочка не кралась, но ступала тихо. – Он был очень талантлив.
Был.
Хорошее слово. Был и нет. Осталось вот три картины, альбом с набросками и тот треклятый демон, единственный уцелевший из всех.
Стас отдал альбом и закрыл глаза.
Что-то не давало покоя… что-то очевидное, но все же ускользающее, ускользнувшее почти от Стасова внимания. А он никогда-то не был особенно внимателен. И теперь мучительно пытался вспомнить, что именно ему показалось неправильным.
Несуразным.
– Позвольте… – он забрал альбом.
Если не смотреть на лица… если просто листать… поза та же. Конечно. Поза неизменна, она и расслаблена, и все же чувствуется в ней скрытое напряжение. Тело распластано, вытянуто, отчего кажется несоразмерно длинным. Руки заброшены за голову. А голова запрокинута.
– Так он лежал.
Стасу показывали снимки с места. Это было нарушением правил, но Стас всегда умел правила обходить. Да и двигало им вовсе не праздное любопытство.
Он должен был знать правду.
– Тогда, – Людочка забрала альбом, – это совершенно определенно убийство. Передоз… многие думают, что передоз – это такая радужная смерть.