всего каких-то двух-трёх недель были экспроприированы, кто-то из хозяев успел правдами и неправдами уехать, но таких было мало; Иосиф всё это предвидел, потому что регулярно слушал радио и умел за внешней дымовой завесой видеть контуры внутреннего смысла, – он внимательно следил за польским походом РККА, вдумчиво читал газеты и прекрасно понимал, что грядёт что-то страшное, неотвратимое, – капиталы его поэтому давно были за границей, а медный сундучок с золотыми двадцатидолларовыми монетами конца девятнадцатого века покоился в надёжном месте среди развалин замка Гедимина, – он так умело, а главное, загодя свернул свои дела, так ловко замёл все явные следы, что и сам уже в конце сентября жалел себя, как беднейшего городского маргинала, – прикинувшись местным дурачком, он щеголял в потёртом засаленном костюме, жена его ходила в обносках, а дети – в лохмотьях, и ни одна душа его не выдала, в то время как полторы тысячи осадников, офицеров Войска Польского и Государственной полиции, чиновников, землевладельцев и прочих
буржуёв были этапированы в Минск и размещены во внутренней тюрьме республиканского НКВД, – в церкви Святого Михаила Архангела организовали конюшню, в фарном костёле – фуражный склад, а синагогу взорвали, разрушив попутно древнее еврейское кладбище, где можно было сыскать даже шестисотлетние могилы цадиков, раввинов и рядовых средневековых обывателей; рядом с кладбищем с конца девятнадцатого века жила немецкая семья Бруно Лаубе, ещё до начала Великой войны потерявшего и жену, и детей, – он был каменотёсом, камнерезом и на протяжении последних трёх десятилетий изготовлял памятники почившим иудеям; надгробия его отличались чрезвычайным изяществом и тонкостью резьбы, – никто в городе не мог так искусно вырезать в камне менору, Маген Давид и сложную ивритскую вязь, – только он, и он не брал даже подмастерьев, в одиночку ворочая тяжёлые граниты; когда синагогу взорвали, а кладбище проутюжили бульдозером, Бруно Лаубе собрал сотни надгробий и построил себе из них двухэтажные хоромы… пока он строил, рядом гремела и другая стройка, – новая власть возводила стадион, продержавшийся до эпохи нового капитализма, – в начале двухтысячных я ещё смотрел на этом стадионе футбольный матч местных клубов… народу на трибунах было, правда, мало, – сидели по преимуществу призраки кладби́щенских евреев, потревоженных советской властью, и, кстати, потом, когда капитализм в Лиде уже окончательно восторжествовал и стадион тоже в конце концов снесли, а на его месте построили большой торговый центр с бутиками, кафе и детскими аттракционами, эти бедные, навсегда лишённые последнего покоя призраки в своих истлевших тахрихим, с головами, укрытыми талитами, скорбно разгуливали по торговому центру, с тоскою поглядывая на детей, резвящихся в аттракционах… эту моду взяли они с сорокового года, когда Бруно Лаубе достроил своё сложенное из надгробных плит
