Затем он заверил меня, что сам ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с властями Соединенных Штатов и не совершит ничего, способного выставить в дурном свете свою страну, пусть даже на кону стоит его жизнь. Как американцу, ответил я, мне остается только сожалеть о подобной решимости. При этом я добавил, что, если присяжные вынесут обвинительный приговор, я буду наставать на необходимости сохранения ему жизни, поскольку после нескольких лет тюремного заключения он может передумать.
Для вас желательно остаться в живых, присовокупил я, поскольку политический климат подвержен изменениям и возможно улучшение американо-советских отношений, которое изменит и ваше положение. Или в руки русских может попасть ваш американский эквивалент, и тогда возникнет почва для обсуждения обмена заключенными. Или произойдет нечто другое, пока непредвиденное. При этом я не высказывал вслух мысли, что члены его семьи, оставшиеся в СССР, могут умереть, и отпадет важная причина для того, чтобы хранить молчание.
– Не стану оказывать на вас давления в данном вопросе, – сказал я. – Но с точки зрения американца, не могу не выразить надежды, что вы смените свою позицию относительно сотрудничества. Больше к этой теме мы не вернемся, если только вы сами не пожелаете возобновить ее обсуждение.
Мне показалось, что я действительно исчерпал свои возможности в данном вопросе.
– Я готов уважать ваше мнение, – сказал он, – и понимаю, насколько двойственные чувства вы, должно быть, испытываете ко мне, как и к решению стать моим адвокатом.
Затем речь зашла о его прошлом. Я позволил ему вести беседу, потому что видел: ему хочется выговориться, а мне представлялось важным наладить с ним взаимопонимание с первой же встречи. Он рассказал, что являлся выходцем из благородной семьи, известной в России еще до революции. Повторил, что испытывает глубоко патриотические чувства и хранит верность стране, которую именовал «Матушка Россия». Я уведомил его о том, как попытался в ходе своей пресс-конференции внушить репортерам четкое понимание о его происхождении и прояснить глубокие различия между ним и «предателями из числа американских граждан». Он согласился с важностью подобного разграничения и поблагодарил меня за это.
Я сказал ему, что не менее важным может стать доказательство его положения как человека со статусом военного, поскольку тогда к нему окажутся применимы некоторые статьи международных договоров. По его словам, на родине он носил мундир, а его воинское звание официально признавалось в России всеми, хотя он не относился к офицерам Красной армии. Однако без крайней необходимости в интересах защиты он не хотел, чтобы его именовали полковником, поскольку считал это ударом по престижу своей страны. Когда же я спросил его, как мне к нему обращаться