– Городом Злакоградом наше местечко стало только с началом целинной кампании. Академик Лысенко был крёстным отцом. Хвалил здешние почвы и обещал Хрущёву засеять их пятиколосной пшеницей. А до этого к маленькому полустанку на транссибирской магистрали жалось село Злокачево. Колхоз в три сотни дворов, маленькая школа, сельсовет, клуб, маленькая заброшенная церквушка и маленькая, при железной дороге, пивнушка. Отец успел застать эту пастораль. А я вырос уже пусть в небольшом, но городе. От Злокачева одна церквушка и осталась.
– Это та, что недалеко от вокзала? Я про себя ещё отметил, откуда посреди города, в котором нет построек старше семидесяти лет, такая старина с шатровой колокольней. Подумал ещё: может, это новодел от новых русских из девяностых?
Рыжов вспоминал свой разговор с Акацием Акациевичем, который так ничем и не закончился. И пытался понять, почему, в чём была его ошибка, где он дал промах? Ведь сначала старик был даже заинтересован и словоохотлив. После чего он сник? Неужели после объяснения того, как количество просмотров переходит в качество рекламных выплат. Похоже, именно так. Рыжов тёр лоб. И что здесь безнравственного? Что здесь аморального? Что могло оттолкнуть Пулиопулоса?
Лиля, расчёсывавшая перед зеркалом свои роскошные волосы, неожиданно сказала:
– Мне очень к лицу будет твоя фамилия.
Гена приподнялся на локте. Их взгляды встретились в зазеркалье, и, если бы стекло треснуло от столкновения одного о другой, ни он, ни она не удивились бы этому.
Магический посох
Старик, разочарованно пожав плечами, неожиданно тихо ответил, почти прошамкал:
– Может быть. Может быть.
В который уже раз Рыжов непроизвольно возвращался к некоторым деталям своего разговора с Акацием Акациевичем, томился ими, как вдруг услышал у себя над ухом:
– Фёдор Павлович, мы! Мы крайние! Какая удача видеть вас!
Попович расшаркивался перед пожилым равнодушным хипстером, заросшим сединой, в длинном вытертом коттоновом сюртуке и в джонленноновских очках. Сквозняк, гулявший по железнодорожным кассам, шевелил время от времени его пышные чёрно-белые бакенбарды. Не менее кинематографичной была и выбивавшаяся из-под его цветной рубашки буйная растительность на груди. Победно опираясь на необычно толстую трость и не говоря ни слова, хипстер протянул Вясщезлову вялую руку.
Его спутница, примерно тех же пятидесяти с небольшим лет, не потерявшая в чертах лица намёк на былую исключительную красоту, заметно оживилась, увидев Гену, и заулыбалась.
– Добрый день, Ева Дмитриевна. Как вам идёт ваша новая причёска, какой шарм!
Попович картинно поцеловал её пальцы и восторженно спросил, не отрывая взгляда от её ногтей:
– Сколько же вы платите за эту красоту, Ева Дмитриевна? Это же работа настоящего художника, это же…. Анри Матисс, ни дать ни взять!
В улыбке Евы Дмитриевны блеснула едва заметная ирония, но ей нравился Геночка, и, жеманно освободив свои