Я ещё не отошла от ночного «приключения», а здесь ещё одно нарисовалось. Хотя нет! Папа всегда может понять меня… мог! А здесь, скорее всего, не может!
– Так. Ладно! – резко растираю ладошками лицо и поворачиваюсь к папе, который сидит и даже не дышит, наверное. – Чай? Кофе? Хотя лучше чай. Кофе ты не пь… или здесь ты пьёшь кофе, пап?
– Не дочь, я и… здесь кофе не пью. Чай давай. – как-то даже тяжело выговаривает папа, а мне хочется подойти и обнять его. Спрятаться в его объятьях, попросить прощения. За что понятия не имею. Но так хочется, что даже слёзы к глазам подступают.
– Ну, значит, чай. – прохрипела и отвернулась.
Расставляю чашки. Достаю сахар, потом замечаю хлеб и ветчину в холодильнике. Начинаю делать бутерброды. Мне нужно хоть чем-то занять руки, чтобы не начать «пороть горячку».
А в голове колокольный звон! Нереальный шум, который мешает сосредоточиться. И с каждой минутой он становится всё сильнее, заставляя моё терпение трещать по швам. Хотя я думала, что оно у меня сшито капроновыми нитками и не порвётся уже!
– Викулёк. – тихий голос папы врывается как раскат грома в моё сознание, заставляя подпрыгнуть на месте. – Присядь, дочь. Не мельтеши. – и вроде спокойно говорит, но ослушаться желания не возникает.
– Хорошо пап, хорошо. – отвечаю, разворачиваясь и встречаясь с ним взглядом. В таких родным и любимых глаза я вижу непонимание и… боль. – Чай. – решаю оттянуть ещё наш разговор на минутку хотя бы.
– Викулёк. – опять зовёт папа, а мне так больно слышать горечь в его голосе.
В чём огромный плюс материнства? – Ты начинаешь слышать эмоции. В голосе, в слезах, в смехе. Ты учишься различать каждую интонацию. А дети – это первые учителя в таком нелёгком деле!
– Вот твой чай. – тихо проговариваю, ставя кружку напротив, – И бутерброды… с чего вышли. Точнее… это Наде спасибо. Я так понимаю, что она снабжает мой холодильник… Фу-у-у-у-ух! – просто опускаюсь напротив и начинаю нервно растирать лоб, прикрывая глаза. – Я не могу такого говорить, да пап? – поднимаю взгляд на растерянного отца и слышу тихое:
– Не можешь. А ещё… ты губу жуёшь…
– Жую. – еле слышно соглашаюсь, прикрывая глаза.
– Как в детстве. – хрипло закончил, а у меня всё сжалось в груди.
– Пап…
– Ты ведь не моя Виктория Викторовна. – начинает он спокойно, но грустно, – Ты моя Викулёк. Та, которая осталась на тех грёбаных островах. – а руками сжимает кружку, да так, что пальцы его белеют.
– Папа. – опять зову его, но чуть громче. – Что со мной случилось, пап? Как я превратилась в… ЭТО? – провожу в воздухе руками, указывая на себя.
– Совсем ничего не помнишь? – горько спрашивает.
– Нет. Ничего. Я… да даже говорить не буду. Меня уже и так всё достало! А все вокруг ноют и говорят, что меня инопланетяне, бл…ин поменяли!
– Ну-у-у, здесь тяжело