– Куда их, таких? Ничего не умеют! Перебьют…
В переполненном поезде мы доехали до станции, откуда к месту, где был мой детский садик, нужно было добираться на санях.
Мы стояли у деревянной постройки и ждали, пока запрягали лошадь. На путях протянулся состав с красными деревянными вагонами. К нему по тропке в снегу гуськом шли люди в серых шинелях. Все они были молодые и грустные. Пилотки не прикрывали их ушей. Ноги в обмотках выглядели тонкими и слабыми. Было видно, что им очень холодно. Один, худой, сутулый, смотрелся совсем нелепо в слишком короткой для него шинели. Проходя мимо нас, он запнулся о рельс, отчаянно замахал руками и упал. Каска, закрепленная у него на спине, с грохотом отлетела в сторону. Я увидел его испуганное лицо. Он встал, поднял каску, и как-то боком побежал вслед уходившим. Те продолжали идти, втянув головы в плечи. Я увидел слезы в глазах мамы.
Дома в деревне Бетелево стояли по обеим сторонам дороги, которая приходила из леса и скрывалась в нем. Нас вела женщина в кожухе, она держала в руке листок бумаги. Остановились напротив одной избы. Пожилая женщина в ватнике подметала крыльцо.
Сопровождающая нас крикнула ей:
– Ивановна! Вакуированых ленинградцев возьмешь?
– Заходите, – ответила женщина на крыльце.
Ее звали Анна Ивановна, у нее были две дочки. Шестнадцатилетняя Валя работала на почте. Старшая, Катя, была очень нервной, часто курила. Война застала ее в Ярославле, а мужа с сыном – на Украине. Она не знала, что с ними сейчас.
Я снова был вместе с ребятами нашего детского садика. Днем мы находились в сельской школе, там проходили занятия, и нас кормили обедом. Ночевать всех разводили по избам жителей деревни.
Изба Анны Ивановны была небольшой. Из сеней попадали в первую комнату с русской печкой. В переднем углу висела небольшая икона.
Печь лежанкой выходила в две небольшие комнатки, где находились хозяйка и ее дочки. Мы спали на досках в простенке за печкой.
В школе мама делала любую работу, лишь бы быть со мной. Мыла полы, выезжала в зимний лес на заготовку дров. Ее руки стали красными, шершавыми. Я видел, как Катя смазывала дегтем нарывы на ее теле. Вечерами мама писала письма папе в Ленинград.
Наклонно укрепленная березовая лучина горела удивительно долго.
Один раз в неделю мы мылись в печи. Ее кирпичный пол застилали соломой, ставили шайки с водой. Внутри было тепло и темно, воду из шаек брали на ощупь. После этого мама несла меня в сени, обливала ледяной водой. С каждым днем я становился крепче, бегал по улице в валенках и полушубке,