Уж часы-то при чём?
Казалось, что и родители, и Марк находились в трансе. И подобное их состояние – вот этого уже стоило всерьёз опасаться – тоже вызывало неконтролируемые приступы злобы, которые с огромным усилием подавлялись и выражались разве что в крепко сжатых зубах и слишком резком, словно после пробежки, дыхании.
Тик-так. Тик-так.
Что случилось с тобой, Волкова?
Попытки проанализировать собственное состояние разбивались, тонули в пучине душевной тьмы, которая плотной пеленой перекрыла все более или менее привычные эмоции. Казалось, Агата даже ждала какого-то выпада со стороны родных, ждала чего-то такого, что позволило бы сорваться на них. Ожидание смешивалось с опаской, и кошки едва ощутимо скреблись глубоко под рёбрами.
Матвей Олегович побарабанил пальцами по столешнице и откинулся на спинку стула.
– Приказ есть приказ.
Тик-так.
В первые секунды услышанное шуткой показалось. Агата даже отвлеклась от созерцания узора на сервизной чашке и непонимающе глянула на отца, словно ожидая услышать продолжение, которого, впрочем, так и не последовало. Конечно, всей правды она не рассказала, благоразумно умолчав о добровольно поставленной подписи, зато несколько раз сделала акцент на кратковременности грядущей поездки – каких-то несчастных шесть дней, самое малое из возможного. Это, как оказалось, и усыпило бдительность.
Минутная стрелка злосчастных часов отмеряла с положенной ей скоростью начало девятого вечера. Едва перешагнувший порог квартиры после рабочего дня Марк оказался тут же безжалостно поставлен перед фактом, и уже через сорок минут они оба сидели за столом на родительской кухне, ожидая реакции на новость.
– Матвей… – Беата Константиновна неверующе воззрилась на мужа, и тот подался чуть вперёд.
– Что «Матвей»? Она сама туда не просилась ехать, или мне тебе рассказать, что бывает за неподчинение? Раньше Матвея слушать надо было, когда она экзамены сдавала, а ты выбор её поддерживала и передо мной оправдывала.
– Я виновата?! – от хлопка по столешнице вздрогнул Марк и жалобно звякнули чашки. Мама всегда была мягкой, и даже находившаяся в своём защитном коконе Агата удивилась такому резкому выпаду. – Я?!
– Успокойся, – тяжкий вздох в ответ и сцепленные в замок пальцы. – Никто не виноват. Приказы. Не. Обсуждаются.
Отец показался вдруг совершенно незнакомым человеком – так странно оказалось слышать от него такие слова, тем более в контексте дочериной работы, так горячо нелюбимой и презираемой даже. И по сидевшему рядом Марку, который огромными глазами смотрел куда-то в одну лишь ему видимую точку, держась согнутой в локте рукой за висок, можно было понять, что не у одной Агаты в голове роилось в эти минуты по меньшей мере удивление.
– Когда? – папа посмотрел внимательно, и не сразу сообразить получилось