Порт Хайфы выглядел так же, как в их первое прибытие, и в то же время все казалось другим. Дома стояли, окутанные зловещей тишиной. Тогда они слышали музыку, шум рынков и улиц, а теперь город точно затаил дыхание. Паром покачивался перед пирсом, потому что не было ни одного докера, чтобы привязать швартовы. В пустом животе у Мориса тревожно заныло.
«Все закончилось плохо, – бормотали пассажиры у релинга, – иначе люди бы праздновали».
Подавленное настроение охватило всех на борту, даже Морис и Ясмина были готовы поверить, что Палестина не будет разделена и никакого еврейского государства не возникнет. Все данные им обещания, все их надежды, казалось, погребены под этой свинцовой тишиной. Но тут одна женщина, плывшая вместе с мужем арабка из Хайфы, чья дочь подружилась в дороге с Жоэль, тихо прошептала Ясмине:
– Районы вокруг порта – арабские. Евреи живут выше, на склоне.
И в тот момент Ясмина поняла, что молчание Хайфы – это молчание других. Что отныне ей придется выбирать между разными идентичностями, которые еще могли сосуществовать в ее теле в Маленькой Сицилии, но, ступив на здешнюю землю, она становится либо арабкой, либо еврейкой.
Ее взгляд заскользил вверх по холму, и на полпути к вершине она и правда увидела флаг: звезда Давида на белом фоне между двумя синими линиями, как на молитвенном покрывале. А затем она увидела все новые и новые флаги, они трепыхались над домами, свисали из окон – сине-белые пятна на фасадах песочного цвета. Потом увидела танки на улицах, и в тот момент, когда она догадалась, что на самом деле произошло, это поняли и другие пассажиры. Все больше и больше рук указывало на холм. Толпа забеспокоилась, все теснились у ограждения, кто-то на идише вопросительно прокричал в сторону пирса, где наконец-то появились двое портовых рабочих, и те отозвались на иврите:
– Techije ha medina ha ivrith! [9]
Рабочие принялись отчаянно размахивать кепками, и в тот же миг на палубе грянуло ликование, голоса на десятках языков, сотни тел слились в общей безудержной радости. Мазаль тов! Матросы закинули швартовы на пирс, двое рабочих закрепили тросы на ржавых столбиках, и с каждым метром, пока корабль подтягивался к берегу, нарастала песня, и в нее вливались все языки, в эту песню на иврите, которую знали наизусть даже те, кто на иврите не говорил. Песня, которую они пели в лагерях, в поездах и на кораблях, песня, которая однажды станет гимном их государства – «Атиква». Еврейские пассажиры, взявшись за руки, вели танец по всей палубе. Толпа увлекла и Ясмину, Мориса и Жоэль. Но только Жоэль заметила, как арабка из Хайфы подхватила на руки дочь, хотевшую присоединиться к Жоэль, и спряталась за спиной мужа, словно оберегая своего ребенка. Судно вздрогнуло, ударившись о пирс. Танцоры пошатнулись и хлынули к трапу, где все передавали друг другу детей и чемоданы. Появившиеся британские солдаты пытались как-то упорядочить этот хаос.
Позже они выстроились длинной очередью, под присмотром