«Я же привез бесценные свидетельства того, что перевидали и перетерпели мы в долгом и опасном плаванье, чем вернул моему Адмиралу честное имя и заслуженную славу».
Антонио Пигафетта встал к штурвалу и возложил на него руки. Колесо мелко подрагивало. Где-то далеко, а может близко, на земле ли, на небе срывались капли, кипели звезды, истекала молоком набухшая грудь, взрывались вулканы и галактики, катились в долину камни, рассеивались туманы и туманности, кричали раненные, сдирали кожу с животных, пытали невиновных, вспахивали землю, разламывали хлеб, возносились с креста – сплетались, свивались, струились к нему сигналами из Магелланова облака, спеша, отставая и складываясь в путешествие за большой золотой медалью Славы – Потерянным Временем…
8
Мой дорогой, мой незабвенный, мой возлюбленный! Это не галлюцинации, это я, я – твоя Лиза, твоя Лизунья, твоя Элоиза, твоя Альфа-Бета-Вета, твоя Веточка! Это я, мой бог, я – твоя клятва! В ней пыл брюнетки, узор виньетки, соблазн конфетки, ум сердцеведки. Тоскует редко, смеется едко, злословит метко, моя ты Ветка! Я тебя чувствую, я тебя слышу, я стыну и умираю без тебя, мой единственный, мой горячо любимый, мой недоступный небесный журавлик! Два года искала я пристанища в твоих снах, два года будоражила твою память и была тенью твоих мыслей, а потом потеряла тебя, как мне казалось, навеки. Мой драгоценный, мой мужественный, отверженный мой, я скорблю по твоему уходу! Ты не должен был так рано уходить! Сорок восемь – это зрелость, это пора всезнайства, творческого цветения и завистливого признания! Зачем ты подвел черту, на кого оставил осиротевшую музу?!
Ты ведь знаешь, устройство посмертных пределов не лишено глумливого своеобразия: два года новоиспеченная сфера насыщается душами, чтобы затем навсегда отделиться от мира живых и от обитателей подобных ей сфер. Какая подлость, какое иезуитское коварство, какое контрацептивное концентрическое издевательство! Могла ли я представить, что стану частью того бесчеловечного небытия, о котором когда-то читала со сцены:
Нигде меня нету.
В никуда я пропала.
Никто не догонит.
Ничто не вернет.
Ад куда милосерднее: там бы ты меня нашел, и мы бы с тобой весело горели на одном костре! Но гореть в одиночку мне невмочь. Забвения ищу. О чем мне в свои тридцать пять вспоминать? Только о тебе. Но знаешь – боль и здесь никто не отменял, а мучиться целую вечность мне не по силам. И я нашла выход. Мой незабвенный, мой бездонный, мой обездоленный – совсем скоро я перестану быть той, какой ты меня знал! У меня отнимут память и сделают молчаливым нейроном всемирного разума. Я стану обезличенной частицей чего-то гигантского и заумного. Я на пороге будущего, в котором нет памяти, а только возбужденное неодушевленное