Черта. Александр Солин

дальше, пока огромное, непререкаемое солнце не встанет поперек их пути. Орбиты одних тверды и устойчивы, орбиты других искривляются чужим тяготением и принимают, в конце концов, треугольную, а то и квадратную форму, не говоря уже об экзотических случаях многоугольности. Тем не менее, все они законны, все имеют право на существование. Инородными телами здесь являются лишь те, что превращают средства в цель, а космос – в доходный планетарий. Ты как огромное непререкаемое солнце встала на моем пути и подчинила своему притяжению. Уверен, будь на моем месте твой одногодок, ты бы с самого начала повела себя с ним иначе: снисходительно уступила бы и превратила уступку в великое и пожизненное одолжение, обращалась бы с ним по-свойски, по-хозяйски, без жалоб, откровений и реминисценций. Опережая его в развитии, была бы в житейском смысле всегда на шаг впереди, пока окончательно не разочаровалась. А там недалеко и до измены. Но полюбив взрослого мужчину, у которого умиление и нежность подкреплялись отцовским покровительством, ты погрузила меня в анабиоз не знающего времени счастья.

      После долгих лет никчемного существования мое безжизненное, пересохшее сердце затопил живительный ливень женской заботы. Воскресшее, оно стучало победно и радостно. С мира будто сдернули серую пелену, и он предстал передо мной, как после грозы – живой, яркий и праздничный. Спали покровы, пали оковы, распахнулись альковы, сошлись пылающие антимиры и соединились в один пожар. Юдоль печали – вот чем был до тебя мой дом. Нежные ласки и телесные восторги в нем не проживали. С тобой мне стали доступны простые и ранее невозможные вещи. Помнишь, как встречая тебя в нашей тесной прихожей, я стискивал тебя и горячечной скороговоркой сообщал, что соскучился. Как ходил за тобой, норовя поцеловать. Как перед сном ты приходила из ванной, скидывала халат, поворачивалась ко мне спиной, и я срастался с тобой, а ты цеплялась за мои руки, прижималась ко мне щекой и ослабела под моим любовным массажем. Как целовал тебя на виду у прохожих и шептал: «Люблю тебя…". Ах, да что говорить: уж если твой обычный дневной звонок звучал для меня прекрасней, чем ода «К радости» (звоню из театра, чтобы сказать, как я тебя люблю!), можно себе представить, каким пиршеством становилась наша близость! Ты засыпала в моих объятиях и оставляла меня один на один с только что сыгранной нами сценой, где еще отливались серебристо-лунным блеском декорации, где мы звали друг друга в предсмертном любовном бреду и корчились в сладостных конвульсиях солидарного оргазма. Бывало, нависнув и высунув розовый кончик язычка, ты тонким пальчиком разглаживала мой лоб, рисовала мне брови, нос, губы, подбородок, а затем опечатывала их щедрыми поцелуями, отправляла в архив памяти на вечное хранение и принималась делиться со мной интимными ощущениями. Только с тобой я узнал, что обсуждение влюбленными их соитий и есть то самое острое удовольствие, та самая пряность, которая возвышает