Стоило, скорее, помолчать. Я навёл фонарик на дверь и показал ему на вторую после сидушки, не считая собственно наличия этого тупика, местную достопримечательность. На железной, заваренной и закрашенной в тон стенам в салатовый цвет, двери просматривалась старинная нацарапанная надпись крупными буквами: х**. Это вечное и многосмысленное послание – очевидно, у автора и каждого из читателей было своё понимание – сопутствовало нам. Играя в каждый период своими красками, иногда умолкая, но пребывая с нами, даже в закрашенном виде, постоянно.
«И вот, по прошествии семнадцати месяцев и семи дней ковчег остановился на величайшей из гор араратских. И после того, как третий голубь вернулся с оливковой веточкой в клюве, Ной распахнул двери ковчега и вступил ногой своей на траву, распростёр руки к солнцу и громогласно произнёс: «Асса!». Это и было единственное, донесённое до нас из тех допотопных времён, слово. А вместе с ним нам передалась их сила и чистота», – я произнёс эту довольно длинную цитату из фильма «Асса» с рабочей монотонностью, но каждый из нашего поколения, конечно, знал оригинальное звучание.
Этот текст лёг и закрепился у меня в памяти с первого раза. Как будто этот необычный заход, а кино начиналось именно с этих слов, открывал портал в другой светлый мир – собственно в то время это так и было. Только в наличном контексте требовалось одно уточнение – вместе «их сила и чистота» следовало иметь в виду «его сила и чистота».
Это моё личное место никак не получалось наполнить каким-либо иным смыслом.
Про «стать святым», слава Богу, я не стал рассказывать – это было бы слишком.
(Системе мало выполнения задач и лояльности – ей необходимо наше постоянное унижение и поглощение души. Пожирание души – можно не сразу, даже лучше малыми долями, растягивая направленное ею вовнутрь себя удовольствие. А поскольку система не способна на удовольствие – точнее будет, удовлетворение.)
Вечером Василий ушёл, не прощаясь, я не сразу заметил его отсутствие. В раздевалке он оставил форму в своём шкафчике, не заперев его.
Я остался на службе ночевать. Семье просто сказал, что так надо. Оставания не приветствовались, но запретить их тоже было нельзя. Спать лёжа не разрешалось, с диванчиков в коридорах справедливо гоняли. Для этого дежурные офицеры и «контрабасы» делали периодические обходы. Сколько нас осталось на ночь, было непонятно – люди то уходили, то приходили. Я просидел на рабочем месте, пытался читать стихи (в последнее время мне требовалась такая доза ежедневно), потом в полуобмороке то дремал, то бодрствовал. Кофе не помогал.
Утром надел полевую форму – моя повседневка висела дома.
Про прямой эфир в этот день с нашим генералом я не знал. Телевидение было у нас частым гостем, поэтому все спокойно работали, единственно, старались не разговаривать и не ёрзать.
Когда он начал уверенно докладывать