Царство. 1951 – 1954. Александр Струев

не секрет, что многие громкие дела у нас были надуманные, – проговорил Лаврентий Павлович. – И врачебное дело, и дело в отношении заговора в Еврейском антифашистском комитете – все липа! И дело авиаторов пустое, хватало дутых дел. Вот, к примеру, соберемся мы после заседания, сядем чай пить, и кто-то скажет – а Маленков не туда идет! А еще кто-то с этим согласится: я бы, скажет, так не делал, а делал так-то. По сталинским меркам это чистый заговор – так дела и возникали. Если какой-нибудь дворник на улице кричит, что Сталин дурак – это одно, а если крупный начальник высказывается – совсем другое. Надо подобные дела, по которым люди ни за что пострадали пересмотреть.

      – И по Сталину разобраться надо, – проговорил Георгий Максимилианович. – Он допустил много перегибов.

      – Сталина не марай! – отрезал Молотов. Что бы ни говорили, а он выступал исключительно за сталинский режим.

      – Сталин не стеснялся убивать, – нависая своим кургузым телом над столом заседаний, заговорил Хрущев. – Убей и неубитым будешь! Вот заклятие, под которое маршировали. Правильно Георгий Максимилианович сказал – так дальше жить нельзя!

      – У каждого ошибок хватает! – подал голос Каганович.

      – Сталин – это Сталин! – не успокаивался Молотов.

      В пронзительной тишине слышалось, как между стеклами окна настойчиво жужжит муха.

      – Многое, что происходило при Сталине, надо искоренить, – продолжил свою мысль Маленков. – Первое – это культ его личности. Второе – совершеннейшее беззаконие и бесправие, возникшее при его попустительстве. СССР не лагерь, не рабовладельческое общество! Потому мы с Лаврентием и большую амнистию затеваем.

      – Добренькие! – фыркнул Молотов.

      – Мы сами причастны к фальсификациям и убийствам, – гаркнул Хрущев.

      На Хрущеве, как и на остальных присутствующих в этих стенах, лежало несмываемое пятно расправ и смертей.

      – Надо дело поправить! – заключил Маленков.

      – Чтоб по-людски было! – махнул рукой Хрущев.

      Молотов демонстративно отвернулся.

      – Я подписал приказ о прекращении мер физического воздействия. Под пыткой человек в чем угодно сознается, – с легким кавказским акцентом произнес Лаврентий Павлович.

      – Руки в крови! – глухо подтвердил Булганин. Ему тоже пришлось казнить невинных. Несколько раз он участвовал в допросах, видел, как людей без разбора мудохали. В памяти часто возникал страшный эпизод одного следствия. Замминистра путей сообщения, которого Николай Александрович знал и уважал, обвинялся в государственной измене. Курировать следствие от ЦК назначили Булганина. Когда он появился в пыточной, избитый, сломленный обвиняемый засиял от счастья – наконец-то пришел человек, который поймет, выручит, исправит роковое недоразумение! Несчастный с мольбой бросился на колени: «Николай Александрович! Дорогой! Выручай! Они делают из меня врага! Какой я враг, я не враг, ты же знаешь!» Булганин с силой оттолкнул