Папу новость изумила. Он хохотал и хлопал себя по коленям, повторяя: «Ну, мать, ну дает!» А мама говорила: «Радоваться нужно, что хорошего человека встретила, тем более они друг друга всю жизнь знают!»
Даня и не подозревал, что закон позволяет расписываться в любом возрасте. То есть ясно: самому Дане в его почти тринадцать жениться нельзя – но он и не хотел. Однако должны же быть ограничения и с другого края. Наверняка прописано, что пожилые люди, кому за сорок или там за пятьдесят, в ЗАГС не допускаются – это дело молодых.
Выяснилось: таких ограничений нет. И по весне бабуля пошла под венец. Даня поехать на свадьбу не смог – подхватил грипп и валялся с температурой. Сысоевы делегировали папу. Он, вернувшись, доложил, что бабуля счастлива, а про избранника сказал только: «Толковый мужик».
Оба Даниных деда умерли еще до его рождения, и он завидовал друзьям, которые ходили с дедушками на рыбалку, по грибы, да куда угодно. А теперь и у него появился дедуля, пусть и не родной. Постепенно Даня свыкся с мыслью, что бабушка – новобрачная, и ждал каникул, чтобы традиционно отправиться к ней в Ростов.
– Как не в Ростов? – Он удивленно заморгал.
– Бабушка переехала, – объяснила мама. – К дяде Вите. В… Как его? Билибино?
– Балябино, – подсказал папа. – Я, между прочим, оттуда родом. Там-то ты и проведешь десять дней. Уверяю, тебе понравится.
Спустя пару недель после того разговора Даня Сысоев ворочался в чужой кровати, в пятистах километрах от дома, и понять не мог, нравится ему или нет. Рассмотреть город, вернее, поселок городского типа, он не успел, но судя по тому, что увидел краем глаза, Балябино не сулило богатого выбора развлечений, а жил дядя Витя в банальной пятиэтажке. Только любовь к бабуле не позволила Дане упираться. Папа перекусил и умчал в ночь – завтра ему надо было лететь в командировку. А Даню окружила заботой бабушка. Она впрямь помолодела в браке. Потчевала вкуснейшими биточками и сулила незабываемое лето. Свежеиспеченный дедушка волновался не меньше гостя. Двадцать раз переставил солонку с места на место. Расспрашивал про учебу, увлечения, друзей. Он был высоким и худощавым, с роскошными седыми усами и манерами джентльмена.
«Наверное, действительно толковый мужик», – подумал Даня, зевая за столом. Шестичасовая дорога утомила, но стоило ему лечь, дрему как ветром сдуло.
Бабушка с дядей Витей позвенели посудой и уснули. Квартира погрузилась в безмолвие. Лунный свет отражался в полированной поверхности мебели и в застекленных фотографиях. Папа упоминал, что у дяди Вити нет детей. Вместо родни на снимках были поезда. Некоторые были очень старыми: и поезда, и фотографии. Позапрошлого, верно, столетия. Дядя Витя работал машинистом, до железной дороги было пять минут ходьбы, и периодически грохот состава нарушал тишину, заставлял Даню задумываться: «Привыкну я к такому соседству или нет?»
Чем дольше Даня лежал без сна, тем менее тишина походила на тишину. За стенкой кто-то кашлял. Над ухом ныл комар. Оглушительно тикали часы. Казалось, поезда в рамках ожили и стучат колесами. Галдят люди на перронах: с зонтиками, веерами и тростями.
Даня резко сел, одаривая фырканьем фотографии, и попытался прихлопнуть комара. Вещи таинственно мерцали в серебристом сиянии полуночи. Чуть вздымалась штора. Даня решил задернуть и гардины: слишком ярким был свет луны.
Он пересек комнату, шлепая босыми пятками по половицам. Из форточки пахнуло гудроном и листвой, пахнуло летом. Даня сунул голову под тюль, уперся ладонями в подоконник, а лбом – в стеклопакет.
Окна его временного жилища выходили на привокзальную площадь, симпатичный эллипс, прорезанный газоном, окаймленный каштанами. В кронах, как фосфоресцирующие фрукты, горели фонари. Даня видел кирпичный торец кафе с мудреным названием «Орландина», массивный валун, водруженный во вскопанную землю за побеленным бордюром, величественное, с лепниной и колоннами, здание вокзала. А еще он видел что-то странное перед вокзалом, что-то, что ни зрение, ни мозг никак не могли расшифровать.
Словно там бил гейзер, но вместо воды из асфальта лился туман. Даня подумал о дым-машине, но кому вздумалось включать ее в такое время? Густое варево клубилось, формируя вытянутый по горизонтали силуэт.
От участившегося дыхания запотело стекло. Даня механически провел по окну рукой. Туман – неправильный, чужеродный, живой – обретал углы и знакомые очертания. Внезапно внутри мглы полыхнул круглый красный фонарь. Луч цвета крови разрубил площадь пополам и дотянулся до Даниного окна.
Даня инстинктивно отпрянул. Он слышал шум приближающегося поезда: одновременно вкрадчивый и резкий. Но поезд ехал не по железной дороге за зданием с колоннами, не там, где ему положено ехать; он несся на Даню по площади, которая перестала быть уютной и милой, превратилась в жуткий театр с багровыми декорациями. Дане хотелось бежать прочь, будить бабушку, звонить родителям. Но он окаменел, глядя, как редеет туман и в его завитках проступают угольно-черные бока паровоза. Тупое железное