Я никак не хотел реагировать на его слова, а, возможно, уже просто и не мог.
– Да, конечно, давай, – сухо ответил я. – Доработаешь еще эту неделю, пока я не найду тебе замену?
– Да, я еще неделю доработаю, без проблем.
– Хорошо. Как дела в магазине? – старался я перевести неудобную для него и неприятную для меня тему. Впрочем, я уже привык к тому, что продавцы ненадолго задерживаются на этом месте. Максимум месяца два, потом уходят. Но Иван работал у меня уже полгода. Это был хороший, ответственный молодой человек, которому я доверял. И, конечно, мне было обидно, что он уходит. Но я не стал вдаваться в подробности его ухода.
– Сегодня купили два телефона. Оплатили безналом. Один вернули. Ну ты уже в курсе.
– Ясно. Ты вызывал мастера, чтобы отрегулировали замок на входе?
– Да. К закрытию должен прийти.
– Хорошо. Я тогда пошел. Пока.
Я позвонил Марку, чтобы узнать, придет ли он в бургерную. Сегодня был вторник, через полчаса у него должна была закончится последняя пара. По вторникам, мы встречались неподалеку от моего магазина и ужинали.
Сегодня, как никогда раньше, нужно просто посидеть и поговорить. День выдался не из легких. Мне начинало казаться, что это предвестие чего-то худшего. Будто я прошел точку невозврата, когда на обратный путь топлива уже точно не хватит, а впереди неизвестность. Становилось страшно. Я понимал свободу воли, но также понимал, что ресурсы воли исчерпаемы и всегда наступает момент, когда мы готовы поступиться этой свободой, только потому что самой воли практически не осталось. Так делает большое количество людей, делает это неосознанно. И в принципе это нормально, для них и для таких же окружающих. Но для тех, кто осознает сей безвыходный процесс, все выглядит чертовски ужасно.
Я ощущал себя, как в детстве, когда поднималась высокая температура, ум ослабевал и я впадал в странное состояние сознания, которое называл «большое». Позже описание подобного опыта я нашел у Рильке и даже у того самого Хантера Томпсона. Мое состояние заключалось в том, что я ощущал себя частью чего-то очень огромного, причем частью очень маленькой, и это огромное тоже было частью меня. Словно мой палец или скажем нос, или ухо вдруг становились гигантских размеров, размеров луны или даже земли, но продолжали быть частью меня. И все происходило в кромешной темноте. И это осознание малой своей части, как чего-то невообразимо огромного ввергало меня в ужас. В детстве я боролся с этим состоянием, зачастую оно подкрадывалось по ночам. Включал свет, открывал глаза, пытался растормошить себя. Визуальная часть его, которая щедро подкреплялось расшатанным болезнью воображением, отступала на задний план. Но ментальная часть никуда не девалась. Поэтому нужно было приложить максимум усилий, чтобы прогнать это «большое».
Когда