отсюда. Но
Он меня преследовал, не давал уснуть, не давал сделать ни одного
добровольного движения.
Он требовал Марию и поцелуи в этом слабом, не похожем на театральную сцену пещерном мире. Я пытался сбежать, закрывал уши, громко чавкал, расправляясь с последними съестными запасами. И наконец, смирился, лёг на спину, засунул в рот кусок кожи своего ботинка и, медленно пожёвывая, принялся думать. Думать, чтобы не замечать, что я такое жую, когда жевать нечего. Думать, чтобы не видеть озлобленного лица своего безумного героя. Думать, чтобы не слышать писк летучих мышей по ночам. Думать, чтобы не чувствовать ползающих насекомых на своём теле (они-то уж явно почитали меня за мертвеца). Словом, я думал, чтобы забыть. Когда совсем ничего не получалось, я подползал к стене (стоять я уже не мог) и ногтями вырисовывал неясные очертания чего-то давно утраченного. Иногда рыдал и вырывал последние волосы. Не поверите, но я был счастлив. Там, в пещере, лучше, чем здесь. Одиночество – моя стихия, оно манипулирует мной, а я им, – мы взаимно загипнотизированы. Одиночество – это не яд, как считают многие, а начало новой жизни или, лучше сказать, новой формы существования. В плену, один, ты свободен больше, чем на воле, среди людей. Тебе не приходится ни под кого подстраиваться, подчиняться чужим правилам и кивать в знак уважения чьего-то дурацкого мнения. Одиночество полноценно, потому что оно есть свобода. Люди ограничивают твои права. Они хотят отобрать у тебя твое одиночество. Поэтому я готов плевать каждому в лицо.
– А как же ты сам? – спросил меня однажды мой выдуманный ублюдок, – ты же тоже человек! Наплюёшь себе в лицо?
– Я не человек! – раздражённо заявил я, –человек не может быть одинок, ты же сам говорил…
– А ты говорил, что это бред, человек по природе своей одинок, что ты один из них.
Я чуть не расколошматил его кудрявую голову!
– Не пещера тебя не выпускает, ты сам себя не выпускаешь… Ты закрылся… – продолжал нести чушь он…
Я упорно твердил себе, что во мне не осталось ничего человеческого. Я уже не ходил, – только ползал. Я уже не бредил вслух, только стонал. Я питался червями, воображая себя птицей. Я зарывался в землю, воображая себя мертвой птицей…
Однажды я с неудержимым хохотом обнаружил в карманах своих замызганных брюк смятые грязные бумажки. О Боже! Это были деньги! Настоящие деньги! Ха-ха, вот же чёрт! У меня есть деньги, и я могу купить целый мир, если когда-нибудь выйду из этой пещеры. Но дело в том, что я не могу выйти из пещеры и у меня есть деньги, на которые нельзя ничего купить. (Забавно, если бы дверям можно было давать взятки).
Взятка?.. Какое сокрушительное слово! За него выбивают любые двери…
*** Не знаю, что произошло. Меня как будто выключили. Они ворвались ко мне в чёрных костюмах и принялись бить по щекам.
– С вами всё в порядке?
– Как вы себя чувствуете?
– Что с вами было?
–Как вы умудрились выжить?
И как же я умудрился выжить? Щёлкали
