Младшая сестра Анна Евграфьевна тайком под мешок с мукой подкладывала масло или кусок сала, мяса.
Несмотря на такую явную несправедливость (мать землю всю перевела на имя дочерей, как и все в усадьбе), сыновья с самой нежной почтительностью относились к матери, присылали поздравительные письма ко дню Ангела, к большим праздникам. А изредка навещая, привозили подарки.
Младшую дочь Варсильна не захотела выдать замуж, чтобы не лишить себя самой нежной заботы, да и по хозяйству нужна была помощь. Уже старушкой Анна Евграфьевна говорила мне: «Если бы я, когда была молодая, знала, каково остаться на старости лет без детей, я бы наперекор мамочке убежала к Роледеру (помещик, сватавшийся к ней), хотя и любила, и слушалась ее».
Муж старшей дочери Екатерины Евграфьевны, Николай Ильич Алексеев, происходил из петербургской аристократической семьи, учился в лицее, после был гвардейским офицером, гулякой, кутилой, картежником. Сбился совсем с пути. Порвал со своими родителями и вообще со своим кругом. Позже занял место станового пристава недалеко от Илькова, в деревне Железница был его полицейский «стан».
Познакомился с Екатериной Евграфьевной и переселился к ней жить. Он был женат, бросил жену и поэтому не мог повенчаться. Когда же овдовел, выразил желание жениться, но Екатерина Евграфьевна воспротивилась. Хотела быть полновластной хозяйкой.
Носил он дворянскую фуражку с красным околышем, шинель с пелериной (старинного образца), ярко-красные или оранжевые шелковые рубашки, высокие сапоги. Никогда не надевал крахмальные рубашки и пиджаки. Был довольно высок, хорошо сложен, фабрил усы, всегда их душил крепкими духами, имел громкий голос, черные цыганские глаза.
Екатерину Евграфьевну звал в глаза и за глаза барыней, она его – барином. Был, по словам крестьян, очень строг при своих служебных обязанностях, жесток. И тем не менее его поминали добрым словом крестьяне, когда он вышел в отставку, а его место занимали другие становые.
Он был жесток, но справедлив, и, как говорили, не любил сора из избы выносить: не жаловался на виноватых исправнику, не сажал их в тюрьму, а предпочитал сам расправляться с виноватыми.
Сажал в кутузку, кормил селедкой без хлеба и не давал пить. Тем добивался признания в совершенном проступке, орал немилосердно (возможно, и бил) и отпускал. Взяток никогда не брал. Хозяйничала Екатерина Евграфьевна, он же играл роль второстепенную, больше оказывал ей поддержку своим горлом: орал на виноватого работника так, что у нас было слышно, хотя нас отделяли сад наш, лесок и их сад.
Часами из усадьбы лились звуки граммофона. Николай Ильич предпочитал пластинки с цыганскими песнями. Слушал их с восторгом, с блестящими глазами, вспоминая свои кутежи с цыганским хором.
Помню, как по маминой просьбе как-то Екатерина Еврафьевна заехала в Орел к Грише, когда он был офицером. В одной комнате