Графит. Богдан Кайметов

и возвышеннее двух тел, позорно мыкающихся под потным, намокшим от выделений, одеялом. На каждую такую позорную пару, должна опуститься, подобно гильотиной разрубить, избавив от позора, такая тонкая линия.

      Я открывал вкладки ее сообщений, той давней, и давал ей новой, переслушать все те песни, которые она мне когда то скидывала. Я представлял, что ее душа и нарисованные образы, наполняются в моменты прослушивания через карандашные лини ее чувствами и переживаниями. Вот она стоит под дождем с тем зонтом, который я увидел на фото, когда-то с ее одногруппницей, еще в те времена, когда мы были знакомы лишь через эти вкладки и набор отправляемых символов, собранных по клавиатуре. У меня были еще сотни ее фотографий, которые я ежевечерне пересматривал и запоминая ее образы, переносил их на бумагу. Вот здесь она стояла под зонтиком, в Царицыно, может быть ожидая моих попыток сделать ее мир ярче и светлее, а я где то бухал с друзьями и был одержим другой. Может мне нужно было раствориться и пролить капли себя поверх ее промокших волос, может быть здесь я должен был упасть и разлететься по греческим узорам зонта, может быть здесь я нужен был в ее промокших ботинках. Но я был чужим. А теперь все, что оставалось, это пролиться линиями карандаша в каждый стежок ее рубашки с закатанными рукавами остаться высыхать каплями на ее сумке, когда она возвращаясь сидела в вагоне метро. Я выжимал капли графита, выжимал как мог, но полотенце-время наш враг. Как я хотел распушить ее волосы своей нежностью-влагой, и я впитывался, впитывался ..Бесконечно размокал в этих линиях, пытаясь вдохнуть из ее промокших волос на этом рисунке хоть каплю себя, который нужен был ей в тот день. Я чувствовал ее линии, я становился ими на долю секунды, я пугался нового рисунка. На утро боясь на него даже взглянуть, ведь он уже смотрел на меня с этого листа новой вселившейся душой, душой, которой я когда-то не смог дать того, что пролил сейчас. Я подводил все сильнее ее глаза, пытаясь найти в них прощение, может быть хоть каплю покаяния, но не мог, не мог вложить в них то, чего не было во мне самом в тот момент былого. Каждый новый рисунок смотрел на меня новой реальностью, новой ее душой, которая вселилась в него через мои лини. Он смотрел с укором и горечью. Ведь я не мог нарисовать горечь, я мог лишь передать ее и тем более, я не мог от нее избавиться с помощью ластика. Затирал, но каждая стёртая линия сожаления расплывалась на моих глазах в нестираемый силуэт тоски и отчаяния. Я уходил курить, но графитный взгляд ее колол меня даже там заглядывая из темноты улицы. Я чувствовал, что моя влюбленность в ее образы обретает чудовищный для меня оборот, я влюблялся в новую нее. Я помнил наизусть линии тела, но боялся даже подумать о том, чтобы рисовать ее обнаженной, ведь она новая, обретающая иные штрихи и линии не позволяла мне даже помыслами прикоснуться к ее телу. Наверно ты уже начинаешь понимать ,что я схожу сума, читая все это? Но ведь тебе ли не знать ,какого это ,сходить сума и не отдавать этому отчета. Ведь это самое прекрасное ,что может с нами случиться между