В комнате никого не было – и неудивительно: здесь Белинда только спала. Я постучала в дверь, ведущую в гостиную.
– Войдите, – сказала Белинда, и мы с Зили вошли. Она сидела на диване и держала в руках чашку чая.
– А, это вы, – сказала она. – Я думала, это Доуви. Она поставила блюдце с чашкой на столик для закусок, рядом с пупырчатой вазой с желтыми каллами. Занавески были задернуты – между ними оставалась лишь тонкая полоска света. Убранство гостиной было более броским, чем спальни, и даже в полумраке я могла разглядеть кремовые японские хризантемы на обоях, на письменном столе и на стеллаже, где хранились разные диковины, которые она собирала, – в основном привезенные из поездок с отцом много лет назад. Несмотря на задернутые шторы, в комнате стояла удушливая жара.
– Закрой дверь, Айрис, – сказала она.
– Но как же… – Я показала на вазу с каллами.
– Утром Доуви купила их для меня в городе – они прекрасны, правда?
– Но ты не разрешаешь ставить каллы в закрытом помещении. Ты всегда говорила, что они отравляют воздух, а сама…
– А сама что? – В ее голосе слышались нотки досады и раздражения.
– Сидишь с ними взаперти целый день.
– Закрой дверь.
Я осторожно закрыла дверь. Зили села на диван рядом с мамой – аккуратно, на краешек подушки, а не развалясь на нем, как обычно, руки-ноги в стороны.
– Где ваши сестры? – спросила Белинда, прижав ко рту платок.
– Внизу, – сказала Зили, наклоняясь к Белинде, чтобы рассмотреть ее лицо. – А почему у тебя платок?
– Я не очень хорошо себя чувствую. – Белинда с трудом встала с дивана, пытаясь избежать настойчивых глаз Зили. Она подошла к письменному столу у окна, взяла карандаш и принялась рисовать.
– Мама? – спросила я.
– Что? – Она сидела ко мне спиной и не повернулась.
– Что ты имела в виду, когда сказала, что, если Эстер выйдет замуж, случится