– Мы лучше после поговорим об этой бумаге, – заметил я.
– Если вы считаете это необходимым, – несколько колеблясь, ответил Мёсгрэв. – Итак, буду продолжать свое показание. Я запер бюро ключем, оставленным Брёнтоном, и только что повернулся, чтоб выйти из комнаты, как с изумлением заметил, что дворецкий вернулся и стоял передо мной.
– Мистер Мёсгрэв, сэр! – вскрикнул он хриплым, взволнованным голосом. – Я не могу перенести бесчестия. Я всегда был горд не по положению, и бесчестие убьет меня. Кровь моя падет на вашу голову, сэр, если вы доведете меня до отчаяния. Если вы не можете оставить меня у себя после того, что случилось, то, ради Бога, дайте мне месяц сроку, как будто я сам отказался и ухожу по своей доброй воле. Это я могу перенести, мистер Мёсгрэв, но мне не перенести, если вы выгоните меня из дома на глазах всех, кого я так хорошо знаю.
– Вы не заслуживаете снисхождения, Брёнтон, – ответил я. – Ваше поведение в высшей степени неблаговидно, но так как вы долго служили в нашей семье, я не хочу порочить вас публично. Однако месяц – это слишком долгий срок. Уезжайте через неделю под каким угодно предлогом.
– Через неделю, сэр! – закричал он в отчаянии. – Хоть две недели… дайте мне, по крайней мере, две недели…
– Неделю! повторил я. – И то это еще слишком снисходительно.
Он медленно вышел из комнаты, опустив голову на грудь, как нравственно убитый человек, а я загасил свечу и вернулся к себе в комнату.
В продолжение двух дней после этого случая Брёнтон исполнял свои обязанности особенно тщательно. Я не намекал на прошедшее и с некоторым любопытством ожидал, как ему удастся скрыть свой позор, Но на третье утро он не пришел ко мне, как обыкновенно, за приказаниями на этот день. Выходя из столовой, я случайно встретил горничную Рочель Хоуэльс. Я говорил вам, что она только что оправилась от болезни и теперь была так страшно бледна и худа, что я побранил ее, зачем она работает.
– Вам следовало бы лежать в постели, – сказал я, – за работу же приметесь, когда выздоровеете.
Она взглянула на меня с таким странным выражением, что у меня в голове мелькнула мысль, не сошла ли она с ума.
– Я уже достаточно окрепла, мистер Мёсгрэв, – сказала она.
– Посмотрим, что скажет доктор, – ответил я. – Теперь же оставьте всякую работу и когда пойдете вниз, скажите Брёнтону, что мне нужно его видеть.
– Дворецкий пропал, – сказала она.
– Пропал! Как пропал?
– Пропал. Никто не видел его. В его комнате его нет. О! он уехал… уехал…
Она прислонилась к стене и разразилась громкими криками и резким хохотом. Испуганный этим внезапным истерическим припадком, я бросился к звонку, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Девушку, продолжавшую рыдать и хохотать, отнесли в ее комнату, а я справился о Брёнтоне. Не оставалось ни малейшего сомнения, что он исчез. Постель его оказалась не тронутой;