Вскоре все выяснилось. Распевала компания молодых китов-трубадуров, настоящих жителей экваториальной литорали, как они гордо представились. «Парень! Здесь прекрасное место для жизни!» Полосатик не мог понять, это такая шутка? Но его тепло приняли, и он был благодарен. Они не уставали повторять свою балладу о путешествии из тропиков к полярным водам, но кое-что в ней поменяли. Теперь в ней больше пелось о наслаждении жизнью и о том, как хорошо вообще никуда не ходить. Когда Полосатик пытался расспрашивать, почему с ними нет других родичей, куда подевались самки, молодняк и старейшины, они только начинали петь громче. В песне очень много места отводилось восхвалению прекрасной еды и воды, а остальная часть посвящалась будущим подвигам в схватках за самок.
У молодого Полосатика никого не осталось, так что спешить ему было просто некуда. Беда заключалась в том, что он больше не мог петь. Голос как будто застрял где-то в глубине его большого тела и так и не вернулся. Но здесь немому было не место. Однако, кроме гулкого рокота откуда-то из желудка, он больше ничем не мог порадовать свою новую компанию. Когда он зарокотал впервые, они поразились силе звука и поняли, что он не прочь присоединиться к ним, и выразили поддержку. Он слушал их трели на грани фальцета – все, что позволял им небольшой домашний диапазон, – и нашел их музыку банальной и слащавой. Однажды его все-таки спросили, почему он сам не поет. Он не смог ответить и только повторял свою единственную довольно монотонную партию. Ответ не удовлетворил. Они посовещались и решили: «Спой нам!»
Он отказался. Но они по-детски продолжали распевать свое требование – казалось, они находили его забавным. Полосатик почувствовал, как глубоко внутри его тела что-то шевельнулось. Холостяки продолжали настаивать, впрочем, совершенно беззлобно, а он с тревогой следил за нарастанием напряжения в голове: что-то поднималось из самой его глубины, рвалось наружу, душило; он даже испугался, как бы голова не лопнула. В пасти словно трепыхался неудачно проглоченный кальмар, и тогда он наконец понял, что его мучает. В его плоти, в костях, в крови зарождалась новая ужасная песня. Она бурей сотрясала его легкие и рвалась наружу.
– Спой нам! – кричали трубадуры. – Покажи себя!
И тогда из тела и души Полосатика в океан вырвался могучий поток звуков. В нем сосредоточились вся любовь, вся ярость и горе, которые он долго нес в себе. Он запел, запел громче, чем когда-либо пел любой кит, и голос его разнесся по океану на сотни миль. Сила песни потрясла слушателей, проникла в их разум, в их кости, и они тоже услышали боль, живущую в его сердце, почуяли вкус крови в воде. Трубадуры взревели в панике, закружились, отыскивая стального монстра, призрак которого вызвал Полосатик своей песней. Они прониклись его яростью.
Это не песня, это чистый ужас! Прикоснувшись к его больному воображению, они сами пережили боль. И сразу