– В машину! – коротко отдал команду Дробышев, и боевой расчет быстро занял свои места.
Григорий зафиксировал приоткрытый люк зубчатой планкой, подключился к исправно работающему переговорному устройству. У танка была четырехскоростная коробка передач, переключавшаяся довольно тяжело. Услышав в наушниках команду «Вперед!», Григорий помог себе коленкой включить первую передачу. 12-цилиндровый двигатель, не оборудованный глушителем выхлопа, взревел, и грозная махина, клацая гусеницами, двинулась в ночь. Одновременно с движением колонны открыла беглый огонь полковая батарея, где-то за лесом глухо захлопали разрывы снарядов.
Григорий, пристроившись за головным танком, глядел усталыми, воспаленными от недосыпа глазами в его корму, освещенную узким лучом фары. Когда проезжали мимо продолжавшего чадить немецкого танка, чей мрачный силуэт чернел даже в ночи, Григорий безжалостно пообещал, чувствуя в своем еще не успевшем очерстветь молодом сердце справедливый гнев:
– Мы еще набьем вам, гады, ваши поганые морды, можете даже не сомневаться!
Глава 2
По небу ползли дождевые рваные облака, а казалось, что движется синяя пятнистая луна. Иногда она надолго скрывалась за огромной, в полнеба, черной тучей, и тогда в лесу наступала кромешная тьма. Только слышно было, как в вышине хозяйничал промозглый ветер, безжалостно трепал макушки столетних сосен, вросших кряжистыми коричневыми корнями в песчаный склон, кое-где еще покрытый ноздреватым потемневшим снегом, присыпанным отжившей старой хвоей.
Около одного из таких крутых склонов, впритирку прижавшись правой стороной к его отвесной стене, стоял замаскированный сосновыми лапами танк лейтенанта Дробышева. Экипаж дремал, неловко устроившись на своих боевых местах. Не спалось лишь одному Григорию, несмотря на бессонные ночи и сильную усталость.
Он прикрывал глаза, и перед его мысленным взором тотчас удивительно ярко возникала картина теперь уж далекого декабрьского дня 1941 года. Тогда он и еще шесть парней из его села уходили на фронт. Был сильный, под сорок градусов, мороз, по снежному насту мела поземка, немилосердно кружила, грозясь перейти в метель. Они овечьим гуртом брели по целине, сокращая путь, чтобы успеть к означенному времени на железнодорожную станцию, расположенную в двенадцати километрах от села. Шли с молчаливой сосредоточенностью, каждый в душе переживая долгую разлуку с родными, невольно думая о том, что не всем будет суждено вернуться в родные края.
Ветер насквозь продувал старенькую стеганую телогрейку, подпоясанную лохматой веревкой, чтобы не задувало снизу, снег летел в глаза, набивался в щели между заиндевевшим лицом и ушанкой, туго стянутой под подбородком тесемками.
Григорий вспомнил, как мать всю ночь корпела над его одеждой, заботливо накладывая мелкие аккуратные стежки на заплаты размером с его ладонь, и что-то далекое, но родное мягко