Афанасий Ильич невольно замер, даже не шелохнётся. Не шелохнётся в небывало сильном, взволнованном ощущении, что вот-вот не явить ли себя какой-нибудь тайне, какому-нибудь, возможно, иному смыслу, растолкованию? Не последуют ли как-то сами собой разгадки, а может статься, откровения?
«Как в детстве: что-то такое необыкновенное и приятное от Деда Мороза ждёшь».
– Вы, молодой человек, думаете, что я, старый безумец и упрямец, не понимаю, почему в вас возобладало недовольство нашей Новью и нами, её строителями и жителями? О, будьте покойны: ещё как понимаю! Но жизнь… жизнь… поймите, она силой своей неведомой и неявной всегда сильнее и разумнее нас. Хотя бы даже миллиардами миллиардов мы соберёмся в одном месте да этакой несметной силищей попрём супротив жизни с её законами и правилами – лишь былинкой для неё можем оказаться. Захочет – растопчет, в пыль перетрёт и пустит по ветру. А захочет – помилует, простит и, кто знает, даже приголубит нас, неразумных спесивцев. Понимаете меня?
– Понимаю, – отчего-то не смог Афанасий Ильич ответить полным голосом или даже впол его, а получилось, как и у старика недавно, – тихим подвздошным голоском, будто нужно было лишь самому себе сказать и чтобы другие ни в коем разе не услышали, не разобрали, что к чему и зачем.
– О Единке раньше не знали, не слышали? Впрочем, чего спрашивать! Конечно ж, не знали и не слышали: она – село, обычное, лесозаготовительное, деревенского пошиба таёжное село, правда, примостилось на берегу великой и прекрасной реки. Таковых сёл тьма с привеском на сибирских и всерусских привольях. Но наша Единка, что ни говорил бы кто, – одна такая, одна-единственная, потому что – наша.
Помолчав, пришепнул:
– На-а-а-ша. Вот оно что, вот оно по-каковски раскладывается. А как она зародилась и вызрела, не хотите ли узнать?
И хотя спросил, однако ответа не дожидался: стал тотчас же рассказывать. Говорил торопливо, возбуждённо, казалось, переживая, что не успеет донести всё то, что, на его взгляд, надо бы и необходимо передать этому хотя и чужому, но нечуждому взглядами и тем более человеку неравнодушному.
– Послушайте: быть может, чего-нибудь сгодится вам по жизни: вы ведь ещё весьма молоды, а главное – совестливый, искренний человек. Не растеряйте, не пренебрегите этими самыми ценными для порядочного человека добротностями. Вам, деятельному, видному, вести за собой людей, но где нет совести, там не народиться правде, истину же предусмотрительно запихнут в дальний и самый тёмный угол. Впрочем, не мне вас поучать, тем паче призывать к совести. Простите…
– Ну, что вы…
Но старик не позволил договорить:
– Нет, нет: простите! Итак, послушайте: Единка. Если не против,