Сека повёл себя благородно, сказал, что за разбитые «спектрумы» денег не удержит, ещё и добавил от себя сорок баксов «на лечение». Бомбей Секе за это руку пожал. Сека извинился за толстожопого гондона. Хусимыч вытащил из чемодана литровую лимонного «Зверя», которую купил в ларьке на Владимирской. Короче, помирились и решили, что назавтра Хусимыча на толпу не пустим, сами поедем. Бомбей раздухарился и вдруг очень скоро накидался. Смотрим, они уже с Хусимычем на брудершафт пьют. Выпили, облобызали друг друга, как Брежнев с Хонеккером, и Бомбей на одно колено опустился просить у Хусимыча руки Марьи. Мол, любит, аж не может жить без неё. Хусимыч от водки потёк мозгами и как-то быстро дал согласие. Опять выпили, Хусимыч приказал Бомбею теперь называть его папа, а Бомбей попросил его звать Андреем. Мы и забыли, как Бомбея зовут: Бомбей и Бомбей ещё с первого курса. А он Андрей. Как-то не вязалось. Да и хрен с ними. Сека на ход ноги стошку опрокинул и домой отправился, я тоже спать свалил в комнату с купидонами. А эти за водкой ходили вдвоём, бухали часов до трёх. Мне в уборную ночью приспичило, они ещё в обнимку сидели, пели про солнышко лесное.
Утром Сека дверь открыл, Хусимыч на кухне, голова на столе, храпит. Бомбей у себя в кровати, но в ботинках. Толкнули пару раз для проформы, решили не будить, бесполезно. Собрали в рюкзаки «спектрумы», джойстики, поехали. Вылезли ещё в половину восьмого на Автово, ломанулись вместе с толпой на трамвай. А это конец ноября. Темень. Холодрыга. На остановке давка, трамвай берут с боем. Все с сумками, рюкзаками, столиками раскладными, что туристы какие-то. Все спешат к открытию лучшие места занять.
Нам повезло. Встали