Ольга шла по широкой дороге, слушая тишину, и только шорох мелких камешков под её ногами, да пение птиц нарушали эту гармонию её души с окружающим спокойствием, как вдруг она услышала позади себя бодрый стук копыт и шуршание колёс. Она испугалась, сама не зная чего, обернулась, и с изумлением увидела новую коляску Рубцовой, которую та приобрела совсем недавно, и Алексея, сидящего позади кучера. Несколько сундуков были привязаны сзади, и что-то еще было в самой коляске.
Ольга была так ошеломлена, что не сразу смогла поверить своим глазам, Алексей тоже был очень удивлён, увидев её на дороге в столь ранний час, и он даже привстал со своего места, чтобы её получше разглядеть. Она была по-прежнему худа и бледна, потому что почти не гуляла, и у неё не было развлечений и мало что могло поднять ей настроение. Он знал об этом, и смотрел на неё со всей горечью и тоскою, которую только теперь и могло исторгать его сердце, ведь он уезжал в Петербург по настоянию матушки, ему исполнилось девятнадцать лет и пристало ему обосноваться в большом городе и поступить на службу к своему дяде.
Ольга застыла на дороге и только взглядом провожала удаляющуюся карету. Куда он едет? Надолго ли? Она хотела крикнуть ему, но слова застряли в горле, а на глаза набежали слёзы. Судя по его багажу, он вернётся нескоро, быть может, никогда.
Она вдруг почувствовала себя очень одинокой, разбитой, вспомнив всё, что было с ними, она медленно пошла за каретой, даже, как будто не осознавая этого. Он был ей всё ещё дорог, он был ей другом, сейчас она, как никогда, с горечью осознавала это.
Алексей повернулся боком со своего места и печально посмотрел на неё последний раз. Карета продолжала удаляться, фигура девушки становилась маленькой и размытой, но он знал, что она чувствует то же, что и он, и что она плачет. Плачет по нему. Она продолжала идти вперёд, за ним, не видя уже от слёз дороги и самой кареты, и остановилась только тогда, когда солёные слёзы уже совсем застили ей глаза и потекли по щекам. Она вытерла глаза и увидела, что его экипаж уже не в поле её зрения, и снова почувствовала тяжесть и тоску, от которых только