– Это невозможно.
Шаса увидел, как изменилось настроение матери.
– Тот источник находился прямо в центре алмазной трубки, и теперь там главный котлован рудника. Мы все раскопали и уничтожили источник.
Какое-то время они ехали молча.
– Там было священное место народа сан – но, как ни странно, они не возмутились, когда мы… – Она замялась, подбирая слово, но потом твердо произнесла: – Когда мы осквернили его.
– Интересно почему? Я хочу сказать, если бы какой-то чужой народ превратил в алмазные копи Вестминстерское аббатство…
– Давным-давно я говорила об этом с Кви. Он сказал, что священное место принадлежало не им, а духам и, если бы духи того не захотели, ничего бы не произошло. Он сказал, духи жили там так долго, что, возможно, им стало скучно и они захотели перебраться в какой-то новый дом, как делает это народ сан.
– Все равно я не могу представить, что ты жила как одна из женщин сан, мама. Только не ты. Я имею в виду, это невообразимо.
– Это было трудно, – мягко произнесла Сантэн. – Это было так трудно, что невозможно рассказать, невозможно представить… и все же без тех испытаний и трудностей я не стала бы такой, как сейчас. Видишь ли, Шаса, здесь, в пустыне, когда я почти дошла до предела, я дала некую клятву. Я поклялась, что и я, и мой сын никогда не испытаем лишений. Я поклялась, что нам никогда не придется пережить такие ужасные крайности.
– Но тогда меня с тобой не было.
– О нет, – возразила Сантэн. – Ты был. Я несла тебя в себе на Берегу Скелетов и сквозь жар дюн, и ты был частью моей клятвы, когда я ее произносила. Мы – создания пустыни, мой дорогой, и мы выживем и будем процветать, когда другие потерпят поражение и падут. Запомни это. Запомни это хорошенько, Шаса, дорогой мой.
На следующий день ранним утром они оставили слуг сворачивать лагерь, грузить вьючных лошадей и следовать за ними, в то время как сами с сожалением повернули своих лошадей к руднику Ха’ани. В полдень они отдохнули под акацией, прислонившись к седлам и лениво наблюдая, как серовато-коричневые птицы-ткачики суетливо сооружают свое общее гнездо, уже выросшее до размеров неопрятного стога сена. Когда солнце перестало припекать, они поймали стреноженных лошадей, снова оседлали их и направились вдоль основания холмов.
Внезапно Шаса выпрямился в седле и прикрыл глаза ладонью, вглядываясь куда-то вверх.
– Что там, chéri?
А Шаса узнал ту скалистую расщелину, куда водила его Аннализа.
– Тебя что-то тревожит, – не отставала Сантэн.
Шасе вдруг захотелось отвести мать к той расщелине, к святилищу горной ведьмы. Он уже чуть не заговорил, но вспомнил о данной клятве и остановился, неуверенно замерев на грани предательства.
– Разве ты не хочешь мне сказать?
Сантэн наблюдала за борьбой, отражавшейся на лице сына.
«Мама не в счет. Она такая же, как я. Это не то же самое, что рассказать постороннему», – рассуждал Шаса.
И наконец,