– Коул!
Зарычав от бессилия и ярости, я вернулась обратно к крыльцу и спряталась в доме.
В комнатах зажегся свет, и из подвала донеслось довольное урчание гримов, наконец-то починивших щиток с электричеством.
Сняв с себя мокрую одежду, я отмылась в ванной от грязи, в которой испачкалась, пока бродила по округе в осенний ливень. Переодевшись в шелковую пижаму, я, стараясь справиться с беззвучным рыданием и дрожью, заварила себе мятный чай. Прошло больше часа, но колотить меня так и не перестало. Коул не вернулся тоже. Где-то в роще деревьев и в кругу факелов он, преклонив колени, обрекал себя на неизбежное. Я то и дело выглядывала в окно, за которым, кроме ночи и бури, ничего не было видно. В надежде застать мигание его фонаря, я открыла шторы и свернулась калачиком на диване в гостиной.
Под стук дождя, сопровождающийся грохотом посуды с кухни, где гримы ужинали полусырой пастой, я и задремала. Отопление заработало, и в доме сделалось теплее, но внутри меня это ничуть не согрело. Я все еще дрожала, даже завернувшись в двойной слой одеяла, пока входная дверь наконец не скрипнула. Порыв ветра безжалостно ворвался в дом с новой силой.
Сузив глаза, я приподнялась на локтях, подставляя лицо острому лучу света, впущенному в гостиную с крыльца. Коул прошел мимо абсолютно невозмутимо: минул диван, на котором я лежала, и, сбросив подушки с кресла-качалки на старый ковер, растянулся прямо на полу. С него капала дождевая вода: она насквозь промочила его тонкие брюки и водолазку. Я не могла выдавить из себя ни слова, ведь вместе с его приходом с улицы повеяло чем-то еще… То был вовсе не запах сырости или подгнившей травы. То был запах холода, металла и разреженного горного воздуха. Удивительно, но факт – так всегда пахла свежая магия.
– Где ты пропадал? – спросила я приглушенно, на что Коул только молча подложил под голову руки.
Его пальцы нырнули в собственные кофейные кудри, и, пока правое запястье полностью не скрылось под ними, я разглядела тонкую чернильную полосу, увивающую его, – там же, где был и мой порез. Вдруг осознав, что рана больше не ноет, я задрала рукав пижамы: багровая ссадина превратилась в черную метку, будто ее вывели на мне чернилами, пока я спала. Мне потребовалось просидеть пару минут в тишине, жадно вбирая в себя каждый ее миллиметр, чтобы убедиться окончательно: то был больше не шрам. Моя кожа пылала в том месте, помеченная тем, что могла стереть с моей кожи только сама смерть. Привязь.
Я свесила ноги с дивана, поджав ледяные босые ступни.
– Что ты наделал, Гастингс?
Коул медленно повернул голову, а затем, вытащив руку из-под головы, показал ее мне. Рядом с его подушкой лежал кухонный нож. Магия запекла на нем смешение нашей крови, как ржавчину: тем же, чем Коул порезал меня, он порезал и себя в конце ритуала. Отныне моя кровь – его кровь. Одинаковые метки. Одна душа на двоих. Одна судьба.
Коул прижал пальцы к своей щеке, и я невольно прикрыла