– Ты очень красивый, – заметила я.
Коул не повернулся, но по одному звуку его голоса я и так поняла, как его до сих пор смущает подобное:
– Знаю. Ты уже говорила. И ты, кстати, тоже ничего. В смысле… – Он отвлекся от разделывания куриного бедра и застонал, пытаясь подобрать лестные слова, которые никогда ему не давались. – Не «ничего», а очень чего. То есть…
– Ага, я геометричная и симпатичная, как ромб. Я помню, – серьезно кивнула я, поправляя свои волосы, уже отросшие, но так и не достающие до плеча.
Коул ударился лбом о дверцу шкафа, доставая тарелку, и я, развеселенная, спрыгнула со стула.
– Пойду разберу наши вещи, – сказала я, двинувшись в гостиную. – И заодно принесу молоко. Мы ведь сегодня пьем какао, да?.. Ну вот, я почти провидица! – обрадовалась я, действительно достав из пакета пару бутылок молока, какао-порошок и маршмеллоу.
Коул затарахтел чем-то на кухне, а я, копаясь в наших вещах, вдруг свалила с дивана его расстегнутую сумку. Оттуда выкатилась еще одна, поменьше, набитая доверху чем-то тяжелым и звонким. Поднимая упавшее, я заглянула внутрь, проверяя, не разбилось ли чего.
Первым в моей руке оказалось бронзовое зеркальце Коула, которое должно было лежать у меня в рюкзаке вместе с гримуаром. А затем, растерянная, я вытащила из сумки еще кучу странностей: фонарик, разобранные факелы, банку с морской солью, маленькую бутылочку с вином и нож-атам из чистого серебра, перевязанный красной лентой.
Я открыла зеркальце и, увидев в нем свое отражение, перевела взгляд на атам.
«Первый шаг – принести в жертву вещь, самую близкую твоему сердцу, ибо отныне лишь ведьма имеет на него право».
Я читала это. Я знала это наизусть. Заклятие из книги ковена, которому мама меня учила, чтобы, когда она умрет, я смогла дать Рэйчел вескую причину не отправляться следом за ней.
Коул собрал почти все ингредиенты, необходимые для ритуала атташе.
Запихнув все вещи обратно в злополучный мешок, я на дрожащих ногах вернулась на кухню и застыла, глядя на Коула, пританцовывающего во время готовки.
– Как ты запомнил? – спросила я в лоб, и Коул повернулся, непонимающе хмурясь. Тогда я швырнула мешок ему в ноги. – Ты успел переписать свиток Рафаэля до того, как я сожгла его?
Лицо Коула не изменилось. Он убавил огонь на плите и поднял одной рукой мешок, по-прежнему удерживая в другой руке нож, испачканный в томатном соке.
– Я же охотник, Одри. А еще у меня синдром Аспергера. Это часто подразумевает феноменальную память. Называется эйдетизм, – принялся снисходительно объяснять Коул, глядя мне в глаза. – Я могу закрыть глаза и назвать каждый твой шрам, родинку или веснушку. Я помню, на каком плече у тебя висел рюкзак, когда мы впервые встретились. Я помню каждую минуту своей жизни, начиная с четырех лет. Я могу пересказать тебе каждую из них точь-в-точь. Как думаешь, сколько времени мне надо, чтобы