Маленькое облако закрыло солнце, его тень побежала по улице, фасадам домов. Дора подняла голову вверх, разглядывая синее, высокое, весеннее небо. Потом осмотрела улицу и увидела, что Кот и Канат подошли к дверям бани, на ступенях которой сидел странный человек. Доротея никогда его не видела. Природная наблюдательность, возможно, унаследованная от отца, помогла ей сразу понять, незнакомец к Новгороду не имеет отношения и пришёл сюда недавно, а значит, перед ней событие века. Приятель Кота помог ему встать, и они скрылись в дверях бани.
Доротея задумалась на секунду, забылась, но судорога ужаса пронзила её возвращая в реальность, а потом только появилось осознание причины и ощущение тяжёлой руки на плече. Дора резко повернула голову и увидела лицо отца. Словно жёванное временем, оно бугрилось переживаниями прожитой жизнь. Нос уже был проеден кратерами увеличенных пор, но скулы имели все те же безукоризненные формы, а глаза неизменный суровый блеск. Мало кто решался смотреть в них прямо, и на её памяти никто не затевал с ним конфликт, могущий привести к непосредственному столкновению. Годфри стоял немного ссутулясь, словно врастая своей кряжистой фигурой в землю, а его узловатые конечности напоминали корни. С груди льняной рубахи простого седого цвета, других он не носил, смотрел перламутровой бусиной хищный, чёрный ворон с золотыми когтями и клювом, которого Дора сама вышила для него. Пытаясь создать отличие в повседневной и выходной одежде отца. Ворон, по словам Годфри, был его духом помощником. Отец рассказывал ей, что такие духи живут в торбе, закреплённой на его кушаке. Он никогда не давал ей даже трогать эту маленькую резную коробочку, созданную непонятно кем из неизвестного Доре материала.
На отце не было плотной кожаной куртки со стальными клёпками и бляхами, покрытыми текстом и символами. Это означало, что он отправился искать её прямо из совета в большой спешке, не заходя домой и без оружия.
Весь его суровый вид не отталкивал никогда Дору. Она всегда чувствовала тепло оставленное для неё одной где-то в глубине его души. Это был совсем небольшой комочек в его плотно сплетённой, мало эмоциональной персоне. Для которой естественные чувства заменил холодный разум, лишённый не только тепла и доброты, но и жажды наживы, желания превозносится над другими. Казалось, он оставил в себе одну эластичную волю, прочную как канат. Волю, которая не должна встречать