Протоиерей Павел Великанов. Да-да! Там что-то есть! Там что-то происходит! Такое, что снаружи не видно. И вот я пошел в храм. А с кем поговорить в храме? С батюшкой, наверное. Но батюшку – где его искать? И я нашел какую-то бабушку, простую уборщицу, и спросил: «Вот меня неделю назад крестили, и что теперь делать?» Она говорит: «Надо молиться; посты соблюдать; причаститься, поисповедаться надо». – «А как это?» Ну, она, как могла, все это мне объяснила. Я тогда почему-то больше всего запомнил, что перед Причастием надо обязательно помыться, чтобы человек чистый шел к Причастию. Почему-то мне это тогда самым главным показалось. Еще молиться она велела. «А как?» – «Ну вот, – она сказала, – встанешь на коленочки, почитаешь „Отче наш“. На, возьми бумажку, тут слова есть». – «Ладно, – говорю, – встану, почитаю».
Ольга Андреева. Интересно же!
Протоиерей Павел Великанов. Интересно, да. Какое-то новое измерение во всем этом стало появляться. Так оно потихонечку и началось, такое внешнее обрядовое вхождение в Церковь. Но именно оно оказалось гораздо сильнее, чем все остальное. При полном непонимании того, что это, кто это – Христос, Божия Матерь? Кто такие святые? Ничего не знал! Все это тогда варилось вместе в огромном котле под названием «что-то святое». С одной стороны – святое, с другой стороны – опасное, потому что оно может как-то нехорошо аукнуться тебе в жизни. А поэтому лучше с этим не шутить, и если уж делать, то делать серьезно.
И тогда я начал поститься. Я пару раз даже был на исповеди. Все это было достаточно своеобразно, конечно. Никакого реального контакта, настоящего диалога со священником не было. А было просто: пришел человек с улицы, что-то там рассказал, его накрыли епитрахилью, прочитали «Разрешаю…», ну и пошел вон. Но при этом я все-таки в храм приходил, и достаточно часто, чуть ли не каждую неделю. Я помню, первый Великий пост, который я решил соблюдать, – это был подвиг. С одной стороны – подвиг, с другой – какая-то невероятная радость. Потому что никто меня не гнал, не заставлял, это было мое желание, мое соизволение: сам хочу… Причем родители не понимали, что за ерунда происходит! Мне надо было все это еще суметь им объяснить. Родители видели, что их послушный, никогда особо не противившийся им ребенок вдруг начал гнуть какую-то свою линию.
Но надо отдать должное моим родителям. Они к тому времени были уже в возрасте, я вообще очень поздний ребенок. Сейчас моему папе, даст Бог, будет девяносто лет, и при этом он до сих пор работает – совершенно удивительный человек! Необычайно позитивный! Вообще образ отца – это для меня что-то очень сильное. Уже сейчас, анализируя, я бы сказал, что в моем религиозном опыте образ отца играл ключевую роль. Если человек понимает, что у него есть отец, он может понять, кто такой Отец Небесный. По крайней мере, у меня тут есть некие аналогии. Это при том, что у нас были непростые отношения, однажды мы даже дрались с отцом. Все было очень непросто, очень непросто. Мама – это совсем другое, именно такая «мама-мама-мама», которая всегда рядом, поддержит, утешит, накормит, спать уложит.