Крем от ожогов всегда был в холодильнике. Я рванула дверь с такой силой, что банки на боковой полке звякнули одна о другую.
– Давай, ломай! Ты же на этот холодильник не заработала, – ухмыльнулся Дима. – Не твое – не жалко.
– Господи, Дима, да что с тобой не так? – я возилась с тугой крышкой, пытаясь ее свинтить. – Чего ты завёлся с утра? Ребенок из-за тебя руку обжег, меня довел так, что пальцы дрожат. Даже крем открыть не могу. А тебе все мало!
– А потому что мне стыдно перед пацанами! –заорал Дима. – Мне уже намекают. Спрашивают: не гондурас ли мой Серега? – он вырвал крем из моих рук, открыл крышку и бросил на стол. – Сам намажет, не маленький.
Сережа послушно взял тюбик с кремом и немедленно выронил его на пол.
– А все твое воспитание! – Дима залился краской, на шее вздулась вена. – Он не девка, Надя, он пацан! Хватит трястись над ним! Ты, как курица, крылья раскинула и кудахчешь. Видеть это все не могу! – Дима поднял с пола крем, выдавил на руку сыну, смял тюбик и швырнул в раковину.
Тюбик врезался в чашку и разбил ее. И столько в этом движении было злости, что я медленно выпрямилась и всмотрелась в лицо мужа. Озарение пришло внезапно и было страшным. А он ведь совсем меня не любит!
Потому что когда любишь кого-то, то оберегаешь его душевный покой. Стараешься оградить от боли, страха и всего неприятного. Скрываешь плохие новости, врешь, что все хорошо, чтобы успокоить. Улыбаешься через силу, чтобы он не догадался, как тебе плохо. Чтобы не нервничал, не ворочался в постели ночами. Однако любящее сердце не обманешь. И если твой мужчина тебя любит, то все равно поймет, что с тобой не так. Скрыть от него ничего невозможно. Он услышит испуганный стук твоего сердца. В глазах прочитает усталость. Ведь он тебя чувствует. Мой Дима больше меня не чувствует. Более того, он не хочет ничего знать. Закрывается от меня стеной равнодушия.
Это так больно, словно без наркоза отрезают руку или ногу. Заживо сдирают кожу. Я даже дышать перестала от этой боли. А ему было все равно. Дима повернулся спиной ко мне, чтобы выйти из кухни. И тут у Сережи начался приступ. Сыночек побелел, губы его затряслись.
– Больно, мама! Очень больно! – захрипел он, скрючившись.
–Сейчас, милый. Мама тебе поможет! – я бросилась к шкафчику, схватила аптечку, высыпала ее содержимое на стол.
– Что ты стоишь, Дима? Налей воды! – закричала я.
– У него ничего не болит, – процедил Дима сквозь зубы. –Ты же помнишь, что врачи сказали: это не физическая боль.
– Какая разница? Это твой сын! Как ты так можешь?
– Если бы ты не устроила истерику, никакого приступа не было бы, – Дима взял стакан, налил воды и протянул Сереже.
Ребенок попытался взять стакан, но руки сковало судорогой. Я схватила стакан и поднесла его к губам сына.
– Вот, сыночек, прими успокоительное. Сейчас будет легче, милый.
Дима, как истукан, стоял рядом. И его губы сомкнулись в тонкую упрямую нить. У него тоже был приступ. Только не