…Придёт и мой черёд
Кричит соловей осенним полднем не по-человечьи, но по-людски, стенает вослед лету, горюет о минувшей давно весне, прикрыв глаза, а вокруг – тёмные изумруды листвы в золотой оправе, броши ветвей чернёного серебра и нежная туника неба, сквозь которую, чуть ниже подреберья, виден чистейший нетронутый узелок луны.
А внизу, на земле, хорошо пропечённые, воздушные заварные пирожные дождевиков сочатся словно маковой начинкой, и рассвет, застигнутый за раскраской листвы в красное, бормочет в смущении:
– Чем было, тем и покрасил, другой не нашлось…
То, загодя приготовляясь к Рождеству, царила осень. Её не тревожило, что самого главного, праздника, ей не разглядеть. Не пугало и то, что нарядную толпу листвы не пустят дальше порога или дадут разве поглядеть на веселье из-за плотно запертого, утеплённого по углам ватой снега, ледяного окошка. Всё это было совершенно неважно ей. Предвкушение сторонних утех, – вот ради чего трудилась осень.
– Знаешь, мне чудится или ты радуешься больше меня… – Изумлялась осени зима. – Мне даже неловко как-то… Ты столько трудишься, украшаешь, а я всё только порчу.
– Что ты! – Успокаивала зиму осень. – Представляю, как на морозе мёрзнут пальцы, где тебе одной успеть.
– Да ты-то хлопочешь-хлопочешь и не порадуешься после. – Сокрушалась зима.
– Вот в тех заботах и есть для меня самая услада. Приберу всё, украшу, да пойду почивать спокойно, зная, что тут красиво и светло…
– И нисколечки не пожалеешь? – Переспросила зима.
– Нет… – Тихозвучно ответила осень и добавила, – Моё счастье держится на паутинках, что роняют пауки-бокоходы, пуская их по тёплому ветру в прохладную землю. И пусть тонкие шёлковые1 струи скоро сменят мокрые пряди волос дождя, а после, придёт и твой черёд, – всё равно!
– …придёт мой черёд. – Виновато повторила зима, и не обронив больше ни слова, ушла бродить по тропинкам ночи, пугая лесных обитателей внезапной, взявшейся ниоткуда прохладой, и лёгким туманом. Точно таков же он бывает, когда, задумавшись до слёз, глядишь перед собою вдаль и не можешь ничего разобрать, кроме луны, что половиной пудовой головки сыру, зреет в розовом пергаменте облака низко над горизонтом.
Немного осени
Осенний ветер, распалясь, нарочито выказывая, сколь запыхался он и как возбуждён, обмахивался листом кувшинки, не удосужившись даже принять его из рук пруда. Тут же, на чуть тёплых камнях берега, расположился уж. Справедливо рассудив, что столь же ясных дней, коим выдался нынешний, предвидится наперечёт, и от того он даже не дремал, но чувственно таял, упиваясь