Гомер нашел доллар и сунул ему в руку. Гарри быстро спрятал деньги и принял деловитый вид.
– Товар я доставлю завтра.
– Да, пожалуйста, – сказал Гомер. – Мне правда нужно средство для чистки серебра.
Гарри разозлился – ему было обидно, что этот тюфяк ему покровительствует. Он попытался восстановить подобающие, как ему казалось, взаимоотношения, отвесив иронический поклон, но не смог довести его до конца и начал мять себе кадык. Гомер помог ему влезть в машину, и он кулем опустился на сиденье рядом с Фей.
Машина тронулась. Фей оглянулась и помахала Гомеру, а Гарри даже не повернул головы.
12
Остаток дня Гомер провел в сломанном шезлонге. Ящерица сидела на кактусе, но он мало интересовался ее охотой. Мысли его были заняты руками. Они дрожали и дергались, словно им снились кошмары. Чтобы остановить их, он их сцепил. Пальцы переплелись, как бедра в миниатюре. Он растащил их и сел на руки.
Шли дни, и оттого, что он не мог забыть Фей, ему стало страшно. Интуитивно он чувствовал, что целомудрие – его единственная защита, что, как панцирь черепахе, оно служит ему и броней, и хребтом. Он не мог сбросить его даже в мыслях. Если он сделает это, он погиб.
Он не заблуждался. Есть люди, которые вожделеют частями. У них горит лишь сердце или ум, и то не целиком. Еще удачливее те, кто подобен волоску электрической лампы. Они раскалены добела, но не сгорают. А с Гомером – это было бы все равно, что обронить искру на сеновале. Он спасся в истории с Ромолой Мартин, но второй раз спастись ему бы не удалось. Прежде всего, тогда у него была работа в гостинице – изо дня в день и на целый день занятие, которое защищало его тем, что утомляло; теперь же у него не было ничего.
Эти мысли испугали его, и он кинулся в дом, надеясь оставить их, как оставляют перчатки. Он вбежал в спальню и бросился на кровать. Он был так наивен, что думал, будто во сне мыслей нет.
Но беспокойство отняло у него даже эту иллюзию – уснуть он не мог. Он закрыл глаза и попробовал нагнать на себя сонливость. Переход ко сну, прежде не требовавший усилий, превратился в какой-то длинный сверкающий туннель. Сон был в дальнем конце – размытое пятнышко тени посреди ослепительного блеска. Он не мог бежать – только полз к черной крапинке. Он уже почти отчаялся, но выручила привычка. Она сокрушила сверкающий туннель и швырнула его во тьму.
Проснулся он без труда. Он попробовал снова заснуть, но на этот раз даже не мог найти туннель. Пробуждение было полное. Он попытался думать о том, как он устал, но усталости не было. Со времен Ромолы Мартин он ни разу не чувствовал себя таким живым.
За окном все еще распевали птицы, но с перерывами, то и дело умолкая, словно им грустно было примириться с уходом еще одного дня. Ему почудилось шуршание шелка, но это лишь ветер шумел в листве. Как пусто было в доме! Он попытался заполнить пустоту пением:
Скажи, ты видишь в проблесках зари…
Других песен он не знал. Он подумал, что надо купить патефон или радио. Но понимал, что не купит ни того,