А как-то раз и случилось вот что. Уже солнце к западу склонилось, но день был ясный, летний, а вот на сердце у Глаши было чернее ночи. Не ладилось у неё в доме последнее время. И что с чего? То молоко скиснет, то собака лапу повредит, то сын с крыши упал, когда сено укладывал на просушку, да руку повредил, то дочка на себя чугунок с горячими щами опрокинула, хорошо, что ведро с холодной водой рядом на лавке стояло, она сразу и догадалась его на себя вылить, не сильно сожглась. Огород зачах, скотина стала падать. Муж на себя стал непохож, ворчит да бранится, а тут и вовсе пьяный пришёл, на Глашу руку поднял. И сама Глаша ходила, как сонная муха, никаких сил не было, всё из рук валилось. Да она никому не жаловалась, не привыкла она перед людьми прибедняться, чтобы её жалели, вот только одной соседке, с кем дружна была и открывала душу.
Фотинья через улицу напротив жила, у неё тоже и муж имелся и дети – три дочери, хозяйство крепкое, сад большой, не богато жили, но и не бедно, как все. Как выдастся минутка, прибегала она, бывало, к Глаше, чаю попить да за жизнь поговорить. И всё то выходило почему-то с её слов, что у Глаши всё лучше – и сын-то есть у неё, а ей, Фотинье, Бог не даёт, а муж ой как просит сына; и здоровье-то у Глаши лучше, что её хвори по сравненью с Фотиньиными муками, так – сущая ерунда; и муж-то у Глаши лучше, вон как по дому помогает, работы никакой не чурается; и корова-то у неё больше доится; и куры чаще несутся; и яблоки в саду слаще. Глаше бы задуматься, простую зависть тут разглядеть, да она напротив, всё жалела Фотинью, уговаривала, утешала, только жалоб от того меньше не становилось.
– Да ты сама радости своей не видишь, – сказала ей однажды Глаша, – Ты не хуже других живёшь, только душа твоя всегда недовольна, оттого ты и несчастна.
Крепко задели эти слова Фотинью, ведь шибко привыкла она к тому, что завсегда её жалели да уговаривали, а не поперёк ей сказывали. И затаила она на сердце злобу, да такую, что изурочье устроила, порчу навела на свою соседку. Вслух сочувствовала Глаше, а за спиной радовалась, да ждала, когда и вовсе ей худо станет. Тьма света не любит, злой доброго не терпит.
И вот, пошла нынче Глаша к бабушке своей на могилу, поговорить, да душу облегчить, хоть и солнце к вечеру перешло, однако отправилась она на погост. Пришла, погладила рукой крест, положила пирог на холмик, цветов полевых ярких, и заплакала, стала бабушке на дела свои жаловаться,