Громадным организмом таял в сгущающихся сумерках флот, беспрестанное движение, рой огней, запахи пищи, смолы, протяжные, усталые голоса. Флот, символ Римского величия. Почти пятьсот квинкверем, непомерно длинные, неповоротливые. Громады по восемь человек на весло в трех рядах с каждого борта, высокие башни с катапультами и тараны из цельной бронзы на носу. Флагманы «Антоний», «Цезарион» – и вообще – гиганты, заметно крупнее остальных, даже в этот час видные издалека; разряженные, раззолоченные, больше подходящие для парада, чем для сражения. Дорогие игрушки, утеха царскому тщеславию.
Марк Антоний обернулся, стараясь навсегда вобрать в память эту картину: меркнущее небо, крики чаек, бледная дорожка на воде. Место завтрашней битвы, место его позора и бесчестия. Амбракийский залив, бестолковый, узкий, будто кишка, проход в Адриатическое море. Где-то там, на южном выступе стоит лагерем его армия, его легионы, – Антоний напряг зрение, словно мог разглядеть отсюда тысячи и тысячи обреченных. В душе шевельнулась надежда: а может быть? Может быть, он просто преувеличивает, сгущает? такое бывает; отчаяние, усталость – не самые лучшие советчики. Сарказм, раздражение, обреченность смешались, брызнули едкой горечью. Нет, нет и нет! Тысячу раз – нет! Все уже решено, обдумано, зачем снова бередить, тревожить? Надеяться? И никакая случайность не спасет, резерв случайностей иссяк, а Октавиан не из тех, кто упускает свой шанс. Осталось только пережить все это. Пережить. Антоний сжал зубы. Ничего. Переживем.
Когда же все это началось? Это постепенное и незаметное сползание, превращение везунчика и победителя в стареющего, всеми осмеянного волокиту, загнанного в угол неудачника? Уж не в тот ли самый миг, когда он услышал завещание Цезаря? А, может быть, тогда, когда смеялся в лицо этому хромоножке Октавиану, вздумавшему потребовать свое наследство? Когда ставил подпись под соглашением? Когда за голову Цицерона продал своего дядю Луция? О, Боги, Боги! Много ступеней в этой лестнице, и ни одна не пощадила его. На каждой он оставил часть своей удачи, часть своего счастья.
Удача. Теперь она совсем отвернулась от него. Все произошедшее с ним – словно дурной сон, и эта проклятая лужа – Амбракийский залив – последняя капля в чашу терпения, жирная точка в конвульсиях надежды. Самое смешное – он сам выбрал это место, вцепился в него как утопающий в соломинку. И этот залив, и эти скалы, и топи казались ему знаком судьбы, милостью Фортуны, решившей, наконец-то, вернуть ему свое расположение. И в самом деле! Скалы и болота делали лагерь неприступным с суши, огромный флот надежно прикрывал водные пути. Восточные ветры (это