Я взяла Боба за руку:
– И ты винишь себя?
– Естественно. Я был последним, кто Брэдли видел живым. Он нес эту пургу насчет экспериментов с гравитацией…
– Но не было же похоже, что он решил покончить с собой. И ты не знал, что у него глюки.
– Это верно, но голос у него был очень усталый. И он сказал, что собирается на крышу. И…
– А что ты сказал в колледже, в полиции?
Боб опустил голову. Когда он снова заговорил, его голос дрогнул:
– Ничего. Сказал, что спал, когда это все случилось.
Повисла долгая тишина. Боб вынул свою руку из моей и отвернулся.
– Кто об этом знает? – спросила я.
– Никто… до этого момента.
– Почему я?
– Потому что… я не хотел, чтобы это осталось секретом, чтобы было что-то, что я от тебя скрываю.
Я тогда подумала: но теперь мне придется с этим жить. А вслух сказала:
– Я рада, что ты мне рассказал.
– Но теперь ты не захочешь иметь со мной ничего общего.
– Разве я такое сказала?
– Но я дал своему другу умереть!
Как и я.
– Завязывай, Боб, это же хрестоматийное католическое чувство вины. Я тебе много раз рассказывала о Карли и о том, что до сих пор думаю, что могла бы больше сделать, чтобы спасти ее. Я по-прежнему мучаюсь виной. Особенно из-за того, что ее тело так и не нашли, и я живу только надеждой, что в один прекрасный день мне позвонит ее мать и скажет, что Карли нашлась в какой-нибудь коммуне хиппи, скажем, в Мексике. Мне понятно, почему ты винишь себя в гибели друга, хотя и сам прекрасно знаешь, что слишком сильно себя бичуешь, потому что на самом деле ты ни при чем. Честно говоря, ты ведь правильно сделал, что ничего никому не сказал, потому что иначе попал бы в типичную ситуацию, когда на тебя навешали бы кучу обвинений, хотя единственный человек, виноватый в смерти Бредли, это он сам. Так уж устроен этот мир. Не можем же мы обвинять парня, который влез на крышу и спрыгнул, ведь он же мертв. Так давайте обвиним во всем того, кто последний видел его живым.
Боб стремительно повернулся ко мне и ткнулся лицом мне в плечо:
– Ты потрясающая.
– Потому что я, в отличие от большинства наших сверстников-американцев, считаю, что львиная доля этических ситуаций не имеют однозначного толкования?
– Или просто потому, что ты потрясающая. Вот что я тебе скажу: в конце семестра я уйду из этого зверинца, из кампуса… но только если ты согласишься жить со мной в городе. Понимаю, я вроде как много прошу. Но смотри: я выйду из братства, ты вырвешься из общежития… я же знаю, как ты об этом мечтаешь… ну, и мы вроде как подходим друг другу, нет?
– Да, конечно,