В тот же день ОГПУ издало внутренний приказ, в котором говорилось, что в сложное для Советской республики время Блюмкин «позорно изменил пролетарской революции, что никогда еще не было в рядах стальной чекистской когорты такого неслыханного предательства и измены, тем более подлой, что она носит повторный характер». Далее отмечалось, что Блюмкин приговорен к расстрелу и приговор приведен в исполнение…
Яша снова встал и прошёлся по кухне. Потянулся, было, к кофейнику, но понял, что кофе, пожалуй, сейчас будет маловато. К счастью, в одном из настенных шкафчиков нашлась початая бутылка коньяка незнакомой марки «Ной» и пара стопок из толстого зеленоватого стекла. Яша плеснул себе коричневой жидкости и опрокинул её единым глотком, словно самогон, не чувствуя ни аромата, ни букета. Его потрясывало.
…значит, они всё же поставили его к стенке, не посмотрев на все предыдущие заслуги? Что ж, пожалуй, он не удивлён – особенно если верить тому, что писал автор книги о глупостях, беспорядочных метаниях и роковых ошибках, которыми были полны последние его дни в Москве перед арестом.
…Позже, в декабре, Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции» писал, что «только узкие партийные круги знают о расправе Сталина над Блюмкиным» и что «из этих кругов систематически распространяются слухи о том, будто Блюмкин покончил жизнь самоубийством. Таким образом, Сталин не смеет до сих пор признать открыто, что расстрелял „контрреволюционера“ Блюмкина…».
Значит, бывшим коллегам мало было поставить его к стенке – им зачем-то понадобилось сделать это скрывать. Впрочем, у них всё равно ничего не вышло – те, кому надо, очень скоро узнали обо всём. Но… как это ни глупо звучит, Яшу грызла самая настоящая обида. Как там, вынести ему смертный приговор, привести его в исполнение – и всё это втихую, украдкой, словно жалкого уголовника? Это его-то, от чьих выстрелов однажды содрогнулась вся Европа?
…Если бы попавшие на тот свет люди могли видеть, что происходит после них на Земле, Блюмкин наверняка был бы недоволен. Недаром, когда ему объявили о приговоре, он лишь спросил: «А о том, что меня сегодня расстреляют, будет завтра опубликовано в „Правде“ или в „Известиях“?». Но увы – о расстреле советская печать не сказала ни слова. Зато уже седьмого ноября, в день двенадцатилетия Октябрьской революции, в «Правде» появилась статья товарища Сталина «Год великого перелома: к XII годовщине Октября». Сталин провозгласил окончательный отказ от политики нэпа и обозначил «новый курс» – ускоренной индустриализации в промышленности и коллективизации в сельском хозяйстве…
Он с треском захлопнул книгу, швырнул её на кухонный стол. Налил ещё коньяку, выпил, поморщился и снова раскрыл томик – на этот раз в самом конце, где на толстой мелованной бумаге были напечатаны фотографии. На многих из них был он сам, на других знакомые ему люди – от Есенина и Мандельштама, до Бокия, Дзержинского и напарника по убийству Мирбаха, эсера Андреева. Фотография самого Мирбаха