Пушистые шарики темноты. Николай Матвеев

взял блокнот и будто потерялся в другой вселенной. Она была белая, цвета бумаги, и серой, цвета простого карандаша, а начиналась эта вселенная с портрета Веры Павловны, узнаваемой, но немного другой, конечно, она же в параллельной вселенной! Черты лица её были чуть более острыми, на портрете Вера Павловна была чуть более худой, чем в жизни, а волосы развевались по ветру, какому-то звёздному ветру, вокруг ведь был кромешный космос, скопление галактик и планет. И, кажется, я видел в отражении её глаз, как к ней летит космический корабль, похоже даже, что с алыми парусами. Я был впечатлён, пожалуй, больше нечего добавить. Такое впечатление со мною было только при первом посещении Эрмитажа, когда я окунулся в мир искусства, до того не думая даже, что картины могут вызывать такие вот эмоции, да с той пластинки стариков Led Zeppelin, которая оставила рубец на линии жизни, которую, быть честным если – уже нельзя было дальше гнуть, после всего, в ней нужно было что-то поменять. А дальше снова космос, другие лица, красивые и будто бы живые, и новые вселенные, другие звёзды, новые миры и словно я какой-то странник, потерявшийся в космическом пространстве, парю меж комет и галактик, а где-то вдалеке, в континууме, что стремится к бесконечности, моя остановка, и дальше не летит корабль, и дальше нет пути, лишь в темноте засечка, да чьи-то огоньки удаляющихся космолётов.

      – Спасибо, – сказал я, спустя целую вечность и отдал Андрею Андреевичу блокнот, закрыв вселенную, остановив в ней время, жизнь. А он забрал его и под подушку сунул, вот так вот запросто, как скучную игрушку, совсем как наш, наверно, Бог. Я посмотрел в окно и, понял, что на город опустился вечер. Космос очень искажает чувство времени.

      В палату вошла Вера Павловна, она привезла мне ужин, она всё так же улыбалась, и я смотрел на неё, как на инопланетного пришельца. Чёрт возьми, товарищ Власов! Вы что же делаете, вы же – гений!

      – Вы что так смотрите на меня? – обратилась медсестра ко мне, слегка даже покраснев.

      – Смотрю на вас, как на человека из другой вселенной, – честно я ответил.

      – Да бросьте, – махнула она рукой, – вот, лучше скушайте котлетку, – а щёки всё же покраснели ярче.

      – Я брошу, конечно, но жизнь есть жизнь и в ней столько всего, что не охватить и взглядом, – сказал я, первое, что приходило мне в голову, а в этот момент брал ложку (почему-то) и ставил на специальный кроватный столик тарелку с котлетой и варёной гречей. – А если вдруг начнёшь приглядываться, то не хватит времени чтобы всё вокруг рассмотреть и понять. Вот и глядим мы мельком что вокруг, не дальше собственного носа, не видя красоты вокруг. И хорошо, что на свете есть художники, те люди, кто покажут нам что есть вокруг и красота, и страх, и ужас, и любовь. Правда ведь, Вера Павловна?

      Но Вера Павловна уже к тому моменту вышла, наверное, пошла по своим медсестринским делам. А Власов, улыбаясь собирался вслед за ней, на ужин. Он вышел, он не проронил ни слова, лишь в тапки сунул старческие стопы да шаркая