– Вы старым платьем торгуете?
– Точно так-с, на Апраксином. Окромя того, у меня и лоскутное производство есть. Ну-с, чудесно. Стоит эта самая выжига-полковница в лавке и не шьет, не порет. Цену за спиньжак прошу настоящую: шесть рублей. А она бряк мне: «В нем, – говорит, – столько же дыр, сколько в твоей совести». Каково это чувствовать? «Ах ты, – говорю, – выжига!» Перевернул ее к порогу, за плечи взял да слегка и погладил по спине. Как перед Истинным! Карандашом можно расписаться? Перо-то у нас с чернильницей куда-то позапропастилось.
– По закону карандашом – дифанация выйдет, ну, да для вас можно сделать послабление.
Хозяин расписался по указанию рассыльного и вздохнул:
– Отродясь не судились, а тут женщина, внимания не стоящая!..
Сзади его послышались всхлипывания. Слезилась жена.
– Куда ж тебя теперь порешат, голубчик Антип Егорович? – спросила она.
– Это, глядя по руководству, сударыня. Тут вся штука, какой закон подведем, – отвечал рассыльный.
– А маленький закон тоже подвести можно?
– Это уж зависит от нашей камеры, как мы взглянем. Тут все во внутреннем предубеждении судьи.
– А вы взгляните полегче. Ну, стоит ли из-за шкуры! Ведь он человек семейный…
– Тише ты, Аксинья! Держи язык за зубами! Слышала, что сказали? Настоящая полковница она.
– Не совсем настоящая, но все-таки на линии… – поправил рассыльный.
– На линии полковницы, а полюбовнику подержаный спиньжак покупает на Апраксином!
– Аксинья, уймись! Долго ли до греха! Вот их благородие слушает, слушает, да и занесет в протокол. Вы, господин доверенный рассыльный, водочки не хотите ли? Отличная рябиновая…
Рассыльный замялся.
– Как вам сказать?.. Ежели рябиновая, то, пожалуй, на скору руку… Признаться сказать, у меня еще есть тут три уголовных обвинения, чтобы вручить… Ну да подождут! – отвечал он.
– Аксинья Григорьевна! Чем рюмить-то, скомандуй-ка водочки да очисти селедку! – приказал жене хозяин.
– Тогда уж вы и огурчиков, – прибавил рассыльный. – А мы тем временем вам юридический совет дадим, – обратился он к хозяину.
– Сделайте одолжение, потому, откровенно сказать, люди темные, да и не судились, а вы все-таки человек сведующий.
– Да, второе трехлетие при камере. Иногда ведь и сам со мной советуется. По гражданской-то части он у нас еще туда-сюда, а по уголовной слаб… Только вы без утайки… Где вы ее смазали: в лавке, на пороге лавки или на линии?
– Да не смазал-с, а только погладил…
– Все равно, но это очень важно, потому в публичном месте оскорбление или не в публичном…
– Забыл, где, но визжала она на линии, и публики никакой, окромя лавочного мальчишки. Да и какое оскорбление? «Ах ты, – говорю, – выжига!» А потом за плечи и смазал… Ну, помял слегка ей шляпку, каюсь. Пожалуйте водочки-то… – указал хозяин на принесенный графин и закуску.
Рассыльный чокнулся с хозяином, выпил и прожевал