Луукаса Нора не любила – по крайней мере, была в этом уверена, пока не потеряла его, – но он был ей симпатичен, и этого оказалось достаточно, чтобы выйти за него замуж и начать лепить под себя. Луукас оказался очень податливым, почти гуттаперчевым, и вскоре Норе наскучило исправлять в нём недостатки, которые ей не удавалось исправить в себе, и она начала кампанию по проявлению заботы. День за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем Нора старательно смешивала заботу с контролем в большом блестящем сосуде с надписью «любовь», пока не получилось нечто маниакальное, а затем стала поливать Луукаса этой красивой, золотой, но липкой и сковывающей движения смолой. В конце концов не проходило и получаса, чтобы Луукас не получил заботливый выговор за то, что неправильно сидит за столом (выпрями спину), неправильно ест (нельзя так торопиться; не ешь такое горячее, пусть немного остынет), неправильно чистит зубы (не так быстро!), неправильно читает (слишком тусклый свет!), неправильно спит, дышит, существует. Пристегни ремни в автобусе в Таллинн, дождись зелёного света на светофоре в столице, встань в очередь, где меньше людей, возьми кефир подальше на полке – там свежее, приди на пять минут пораньше – это лучше, чем опоздать, поздоровайся с кассиром, сходи на залив, ходьба полезна для здоровья, выпей зелёный чай, меня не интересует, что он тебе не нравится, я же о тебе забочусь. Норе было всего тридцать, но пилила она не хуже сорокалетних. Гуттаперчевый Луукас протянул полтора года, прежде чем лампочка в его патроне жизни вспыхнула последней искрой и перегорела. В сотый раз слыша от жены да пристегнись же ты, дубина, Луукас понял, что больше так продолжаться не может. Половина автобуса не пристёгивалась, а жена при каждой поездке в Таллинн прилюдно отчитывала его как ребёнка. Луукас был вполне упитан, и ремень неудобно пережимал ему туловище, создавая дискомфорт. В тот день Луукас впервые решил, что дискомфорт от неповиновения жене, возможно, стоит свеч.
Категорический, демонстративный отказ Луукаса пристёгиваться не поверг Нору в шок. Она и сама устала от постоянного контроля за непутёвым мужем, но остановиться уже не могла. Нора выдохнула и отвернулась к окну. Луукас, довольный, но слегка недоумённый (он ожидал более бурной реакции, возможно, даже ссоры, которая встряхнула бы их затухший брак), уставился в тканевую обивку спинки кресла впереди него. Обычно в дороге он читал газету, которую ему давала Нора, – ведь надо быть в курсе всех событий, – но жена лишь бросила да и чёрт с тобой, живи как хочешь, это твоя жизнь. И ведь чертовски верные слова, но тон, каким они были сказаны, всё испортил. Поэтому – обивка и угрюмое молчание.
Косули часто искали пропитание парами и даже группками по три, и в поисках пищи перебегали лесное шоссе в другую половину леса по несколько раз в день. Ни для водителей, ни для пассажиров это не было новостью, но всякий раз все выгибали шеи, любуясь грациозными животными. Водитель, конечно, не выгибал, лишь притормаживал,