Северный июльский вечер не кончался долго-долго. Лишь в начале одиннадцатого закрытые из-за комаров окошки превратились в черные прямоугольнички. Девочки изнемогли от впечатлений первого в их жизни путешествия, от невиданного приволья бабушкиного огорода и купания в озере – мгновенно уснули на кровати с русалкой, за ситцевым пологом. Взрослые снова уселись чаевничать с необычайно ароматным, сваренным накануне, к приезду, земляничным вареньем и московскими конфетами.
– Вота, я гляжу, Нина, Инуся на тебе сильно смахиват, – баба Катя шептала, боясь разбудить внучек. – А малая – кажись, на Леньку. А, можа, и на деда, Ивана Прохорыча. Така бедова! Ужасти!
– Мне казалось, Женечка похожа на Леню, только глазки карие, а Леня очень похож на вас.
– А вона, глянь-ка! – Свекровь подскочила, сняла со стены большую фотографию и, обтерев фартуком рамку и стекло с нарисованными по краю голубыми незабудками, протянула портрет усатого мужчины в косоворотке. – Иван мой, покойник. Тута ему, чай, годов тридцать.
Водянистые глаза смотрели прямо в объектив. Неуловимое, но явное сходство этого человека с Леней и, что самое поразительное, со скуластенькой, курносенькой Женечкой, показалось неприятным: было в пустом взгляде свекра, в его насмешливо изогнутых губах что-то антипатичное, пожалуй, даже порочное.
– Правда. Лень, посмотри…
Позевывавший в кулак Леня почему-то не захотел взглянуть на фотографию отца. Заспешил:
– Пошли спать, Нин, поздно уже! Завтра наговоритесь!
– Катерина Алексевна, давайте я помою посуду? Вы, наверное, устали.
– Да полно-те! Отдыхайтя с дороги.
В «холодной» комнате минуту назад клевавший носом Леня стремительно закинул крючок на двери и одним махом задернул занавеску на окошке.
– Ну как, будем кровати сдвигать? – зашептал, страстно целуя в шею, щеки, губы. По-мужски, игриво сощурившись, посмотрел в глаза. – Пошли искупаемся?
– Как это? Ночью? У меня купальник в чемодане, а чемодан в горнице.
– На что он тебе? Ночь, никто тебя не увидит. Полотенце только возьми и халат теплый одень. Теперь уж, поди, прохладно.
В черном саду, загадочном в свете почти полной луны – будто ребенок нарисовал неровный желтый кружочек на бархатном, звездном небе, – что-то таинственно шуршало в кустах, трещали цикады, поквакивали лягушки. И дрожала от нетерпения горячая мужская рука.
Халат остался на мостках. Ноги лишь коснулись мягкого илистого дна, а Леня уже подхватил, чтобы унести туда, где низко склонилась над озером раскидистая ива. Руки обвились вокруг его мокрой шеи, и Ленькино сердце забилось еще сильнее.
– Ты только поаккуратней, а то родим с тобой еще одну девочку.
– Не бойся… Нинка… любимая ты моя… – Уже давно его голос не звучал так хрипло.
3
На третий день Леня заскучал. Выражение лица делалось все более кисленьким, серые