Зачем его пригласили, Левин понял, только когда пришел к Леночке. Когда не отвертеться было. Неудобно. Фифочка, оказывается, знала, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Она, правда, знала это чисто теоретически, у нее имелось иное сильнодействующее средство, а потому Леночка по большей части кормила Левина бутербродами и холодными закусками из продуктов с Киевского рынка, изредка – каким-нибудь редкостным дефицитом. Но то – раньше, пока Левин состоял в роли героя-любовника, в этот же раз торжественный ужин готовил явно Миша Бялик, хотя и при активном Леночкином участии. Повар он оказался изумительный, вполне мог бы работать в ресторане, а уж в тот вечер Миша, кажется, превзошел самого себя. На столе стояли хинкали из телятины, телячьи языки, блины с икрой и с севрюгой – знай наших, – и это посреди голодной, дефицитной Москвы, когда даже в ресторанах кормили какой-нибудь похлебкой и больше не шли из Москвы колбасные электрички[30], вроде бы даже ввели карточки. Да, много чего присутствовало в тот день на столе, кажется, «Киндзмараули» и коньяк, глаза разбегались; с тех пор тридцать лет прошло, а Левин, вспоминая, все еще глотал слюни. Что там были за блюда, он с тех пор подзабыл, очевидно, салат оливье, но, главное, жареная картошка. А он, Левин, обожал жареную картошку. Вот за картошку он с радостью и продался. Так, по крайней мере, потом шутила жена. Хотя ведь и пьян был, но пьян не сильно, весело. Настоящий пир во время чумы!
Теперь он смутно вспоминал: разговор за столом шел пессимистический, депрессивный, а все равно ему было весело! Больше всех говорил Миша: про какие-то деньги, которые он выводил, миллионы. Про какого-то директора, который сбежал за границу. Плакался, что в итоге получил шиш. Что какие-то крутые заставили платить дань.
Вообще, утверждал Миша, все перевернулось, как в доме Облонских. Директора, парторги – все кинулись воровать. Мишиного деда когда-то посадили за то, что он был образованный, из ненаших, и заставили строить завод заводов. Он и умер на великой стройке, не дожил до сорока. И вот теперь Бендукидзе, какой-то бывший лаборант. Все разваливается, все рвут на части, вчерашние комсомольцы становятся банкирами и директорами, никто ни с кем не может договориться, стреляют прямо в цехах. Он включал телевизор и указывал на Ельцина:
– Вы верите, что он демократ? Он просто играет на публику, а сам рвется к власти. Он за власть не только Родину, он мать родную продаст. Он крепостник по натуре. Я от людей знаю, которые видели его близко. Коммунист, он и в гробу коммунист. Сволочь.
Миша отчего-то всхлипывал и делал вывод:
– Валить надо! – Но пока он не валил, а пытался устроиться в столице. Но в Москве у него никого не было, кроме Левина, и на Левина смотрела Леночка, и во взгляде ее заключалось обещание, и Владимир не хотел ее обидеть.
«Ради родинки смуглой одной», – а тут намного больше,