– Дим, я в соседний, кофе бы поставить. Ну, чайник.
– Давай. – Пора бы наконец и в свое логово купить новый, взамен безвременно почившего, но на поиск чайника времени пока меньше, чем на сон. Так что спасают девочки, только добрые овэдэшные девочки-дознаватели, гроза мошенников, хулиганов и воров, с которыми вот уже год приходится делить здание. – Только не зависай, знаю я тебя. И не обжирай их опять.
– Я им сам зефир вчера купил, грушевый. И чокопаек две коробки. Захочу – и обожру!
Лешка выбегает, уязвленно тряхнув короткими, по-бараньи буйными кудрями. Неудивительно, что его в последние дни многое напрягает. Может, признаться? Может, станет попроще? Оно ведь, говорили в годы учебы, у каждого бывает – то самое дело. Которое больное, которое личное, которое вгрызлось в холку ли, в сердце – куда дотянулись зубы. Иногда оно и толкает в органы, иногда, наоборот, вышибает из них, а иногда вот так обрушивается – камнем по голове на взлете. Шухарин ведь Жеглов, говоря по-советски; Шерлок, говоря по-западному; «с заделом на Москву», говоря по-главковски. А тут – Ванилла, Варвара, Варя и проебанные нормы по всем фронтам. Ступор. Ад. И никому он это дело не отдаст, и не сольет, и ничего, нет. Лешка же, по злому и дикому стечению обстоятельств эту инициацию прошедший куда раньше, свое личное вытянул. Не проиграл… хотя все к этому вело, толкало, швыряло. Нет, лучше не вспоминать.
И вообще о Лешке думать, тем более с Лешкой шутить куда сложнее, чем кажется.
Взгляд – на соседний, заваленный стол. Что совой об пень, что пнем по сове… ну и плевать. Когда Лешка только появился, ему здорово влетало за бедлам, за бумажно-картонные горы, за цветное разнокружье на всех углах, за нечесаные кудри Иванушки-дурачка. Не любил Дмитрий хаос, на собственном столе порядок был всегда, такой бы в голове. У Лешки нашлось полно и других недостатков: шумный, болтливый, читает мусор, да еще романтически бредит, что пришел делать великие дела, а не чистить Авгиевы конюшни. В конечном счете все недостатки оказались терпимыми и частично исправимыми, а главное Лешка каким-то образом сохранил веру, что разгребать дерьмо и есть великое дело. Если не он, то кто? Наша служба и опасна, и ненормированна, и нелюбима прессой, и плохо оплачивается. Кого нельзя купить, того убьют или выдавят; кто не смог помочь, тот мудак без «но»; кто не бьет в камере, тот все равно бьет, ведь все верят в вероломно съеденную бабушку и никто – в вовремя пришедшего охотника. Но Лешкин лихой настрой хоть немного, да заражал. Еще недавно. А сейчас?
Дальше взгляд спотыкается о распечатку, где черные волосы и темные запавшие глаза. Девица из подъезда – непримечательная, разве что какая-то истерзанная, будто мучительно страдала в долгом плену. Глядит хмуро, исподлобья. Что там про нее говорила консьержка еще? Высокая. Тощая. Дорого одета. Неопасная вроде, поэтому бабка и пустила, решила, мало ли к кому могла прийти вот такая «подружка». Старая дура…
Кстати,