в которой лица, образы и лики…
Здесь жизнь, вернувшись, вновь своё брала.
И не хотела ждать, и торопила.
И за собой в другую даль звала
на языке, которым говорила.
И были в нём нездешние слова,
хоть слово «мир» употреблялось всеми.
И старая унылая вдова
Европа вновь почёсывала темя.
Она была тогда уже больна
бессмысленно… Но, нет. Не перестанет.
И новая когда-нибудь война
единственной её молитвой станет.
Но мир пришёл. И будто – навсегда…
Взрывались мины, очищая море.
И всё, что скрыла тёмная вода,
вдруг поднялось над синью акваторий…
И медленно, шаг в шаг. За годом – год,
высвобождая жизнь в большом и малом,
откатывалось от её ворот
по длинной улице к морскому терминалу.
Коричневый портфель. Цигейковая шуба.
И варежки – резинки в рукавах.
и – торопливый шаг. И в трёх шагах от дуба —
заминка – ворон взмыл, всё вовлекая в мах.
И – долгий, долгий взгляд туда, в воронье небо,
чтоб оценить, какие там дела —
где ворон пролетел, а где, похоже, не был.
Но вот дорога в школу увела.
С тех пор то на дворе, то на заборе,
на лавочке, у школьных у ворот
он поджидал меня. И, будто вторя
внезапной радости своей, летел вперёд.
Летел вперёд, красиво вскинув крылья.
Летел вперёд, как будто знал куда…
И пирожком, обыденною былью,
мой друг не соблазнялся никогда.
Он улетал и снова возвращался.
И, возвратившись, каждый раз опять
стремился вверх, как будто собирался
однажды научить меня летать…
И я летала… поднимаясь к ветру.
Как буревестник, восхищаясь им.
И на последнем, дальнем километре
вновь возвращалась в детство… за своим…
И, не найдя сегодня друга боле,
храня в себе восторженный завет,
благословляю башенку на Первой Школе,
которой выше и прекрасней нет.
Матросский парк. И птицы в небе – строем.
И – танцплощадки струганая стать.
И Рио-Рита, возвратясь из боя,
вновь продолжает мирно танцевать.
Танцует старомодно и свободно —
фокстрот не изменился за войну.
И синих форменок прибой холодный
теплеет за минуту за одну.
И с истовостью уцелевшей жизни,
оплаченной бессмертием наград,
без сожаленья и без укоризны
здесь каждый каждому, как другу, рад.
Гляжу по малолетству сквозь ограду
на праздник, уходящий в облака.
Он – в каждом. Он – во всём. Он – всем награда.
И понимаю, это – на века.
И понимаю восхищённость взглядов,
девчоночье смущенье и порыв,
и интерес – совсем не для парадов,
и