Мы голодны, и надо во что бы то ни стало раздобыть еду. Надо использовать передышку и попробовать что-либо купить. Сара считает, что никто лучше нее с этим не справится, и Пинкусу приходится согласиться. У Сары есть какие-то деньги, Пинкус отдает ей все, что у него осталось – никто не знает, сколько стоят продукты. Сара принаряжается и уходит, Пинкус остается с нами – они не хотят оставлять нас одних.
Пока Сары нет, мы пытаемся немного привести себя в порядок, пробуем полежать на настоящих кроватях, потом осторожно выходим на улицу. Здесь все так же, как и три дня назад, но уже нет ни мертвой женщины, ни лошади. На улице много людей, но среди них я не вижу ни единого солдата – только милиционеры и дежурные гражданской обороны в своих повязках. Куда подевались солдаты?
На дворе по-прежнему солнечно и тепло, прекрасный осенний день в конце сентября 1939 года. Газоны все еще зелены, хотя листва уже тронута желтизной. Все вокруг кажется таким мирным – и все же мы не решаемся отойти от дома.
Часа через три возвращается Сара. Она довольна – ей удалось раздобыть картошки, немного топленого масла и цикорий – суррогат кофе, в мирное время напиток бедняков и больных, но сейчас, в осажденной Варшаве, о настоящем кофе мечтать не приходится.
Сара рассказывает, что торговля идет на ближайшей к нам площади – но Варшава велика, и это довольно далеко. Меняют продукты на все, что угодно, но чаще всего – продукты на продукты. Но Саре было нечего предложить для обмена. Как жаль, что она не захватила с собой свою каракулевую шубку, меха пользуются спросом – но шубка осталась в Ченстохове, мы же уезжали летом. Деньги, особенно польские злотые, никому не нужны и на площади она не смогла ничего купить, хотя была готова заплатить, сколько угодно. Только на улице над красиво одетой барыней сжалилась какая-то деревенская женщина, которой Сара поведала, что у нее дома двое голодных детей. Крестьянке тоже не нужны были деньги, но она, посомневавшись, взяла рубиновое колечко – продукты не особенно охотно меняют на кольца с рубинами.
Сара осторожно чистит картошку, стараясь не срезать лишнего, и печет тонкие, хрустящие картофельные оладьи – никогда в жизни ничего вкуснее я не ел. Сара и Пинкус съедают по одной оладье. Они говорят, что не голодны. Ешьте, мальчики. Они пьют кофе из цикория без сахара, а мы с Романом доедаем оладьи.
Когда не так давно мы сидели с Романом у него в доме на берегу озера Онтарио в Берлингтоне в Канаде, он сказал, что не помнит эти оладьи. Что ж, ему было только восемь. А мне и сейчас стыдно, когда я думаю, что за эгоисты мы были. Сейчас мы с Романом часто восхищаемся: какие у нас были замечательные родители. Но, наверное, многие родители поступали, поступают и будут поступать так же.
Война.
Варшава