Ты пытаешься сделать все, чтобы защитить себя и своих близких. При звуке сирены ты бежишь в бомбоубежище – в нашем доме это просто подвал. Ты надеешься, что это тебя защитит, не от прямого попадания, конечно, но уж во всяком случае, от осколков, свистящих на улице после каждого взрыва.
Ты знаешь, что снаряд изготовлен в другой стране, делал его рабочий, которого ты никогда не встретишь, нацелит его неизвестный тебе человек в военной форме, и он обязательно собирается попасть в тебя или в кого-то еще в осажденном городе. Снаряды неумолимы, они не имеют чувств, они предназначены, чтобы разрушать и убивать все на своем пути, и сделаны в соответствии с этим предназначением. Во время бомбежки тебе кажется, что ты готов отдать все, что угодно, пусть случится самое худшее – лишь бы прекратился этот кошмар. Но когда он прекращается, ты все равно знаешь, что скоро все начнется заново. Это не война армий. Это война гражданского населения, война детей, стариков и женщин.
Только тот, кто на себе испытал, что значит находиться под постоянной бомбежкой в осажденном и беззащитном городе, только тот может понять, что испытывают его жители. Я понимаю, что переживали люди в осажденном сербами Сараево, в беспощадно бомбардируемом хорватами Книне, что чувствовало население в Багдаде во время налетов американских и английских бомбардировщиков. Но в Сараево люди по крайней мере знали, что кто-то пытается им помочь, естественно, они были разочарованы, что делается так мало, но что-то все же делалось. Нам в Варшаве никто не пытался помочь, мы с болью сознавали, что до нас никому нет дела и помощи ждать неоткуда.
Слухи о том, что помощь уже близка… их уже никто не повторяет и никто им не верит. Мы кричим «ура!», многие плачут от радости, когда в первые дни осады последний польский истребитель поднимается в воздух, чтобы защитить нас. Пило, лейтенант Палузиньски – последний герой войны. Теперь и его самолет разбит – его уничтожили на земле. У нас больше нет героя, на которого мы могли бы рассчитывать. Польские пушки слышны все реже. Они все же помогали нам не падать духом, хотя и не приносили немцам особого вреда. Мы, правда, слышали, что один немецкий самолет был сбит в начале осады, люди ходят смотреть на его сгоревший остов. Теперь же они могут терзать нас без малейшей опасности для себя.
Когда ближе к вечеру бомбежка прекращается, а вечерний артиллерийский обстрел еще не начался, начинает мучить голод. Первый раз в жизни я голоден и начинаю понимать, что значит истинный голод. Голод – это не тогда, когда очень хочется чего-нибудь вкусного. Голод – это постоянно присутствующее неукротимое желание хоть чем-нибудь его утолить. Впервые в жизни я чувствую, что мне грозит опасность, впервые я осознаю, как непрочна человеческая жизнь. Я понимаю вдруг, что жизнь – это дар, который может быть отнят когда угодно. Это понимание останется со мной на всю жизнь – если мне суждено выжить.
Вместе с нами прячется в