Доктор поднял глаза к небу и, сокрушенно вздохнув, сложил руки на брюшке.
– Подобный смех неприличен, мадемуазель, – сказал аббат д'Эгриньи. – Слова вашей тетушки серьезны, очень серьезны и заслуживают иного к ним отношения.
– Да кто же в этом виноват, – говорила Адриенна, стараясь сдержать свою веселость, – кто виноват, что я так смеюсь? Разве я могу оставаться равнодушной, когда тетушка говорит мне о слепом повиновении ее приказам?.. Разве может ласточка, привыкшая свободно летать по поднебесью и купаться в солнечных лучах… разве может она жить в норе крота?[164]
Д'Эгриньи сделал вид, что ничего не может понять в этом ответе, и удивленно взглянул на участников собрания.
– Ласточка? Что она хочет этим сказать? – спросил аббат барона, делая последнему знак, который тот хорошо понял.
– Не знаю… что-то говорят о кроте, – глядя, в свою очередь, на доктора, повторил барон. – Непонятно… бессмысленно…
Княгиня, казалось, разделяла общее изумление.
– Итак, это все, что вы мне можете сказать в ответ?
– Несомненно, – отвечала Адриенна, удивленная тем, что все делали вид, будто не понимают ее образного сравнения, обычного в ее поэтическом, красочном языке.
– Ну, княгиня, полноте, – добродушно улыбаясь, заметил Балейнье, – надо быть поснисходительнее… Наши Адриенна ведь такая горячая, взбалмошная головка!.. Право, это прелестнейшая сумасбродка из всех, каких я знаю… Я ей тысячу раз это говорил на правах старого друга, которому многое дозволено…
– Я понимаю, что пристрастие к мадемуазель Адриенне заставляет вас снисходительно относиться к ее выходкам; – промолвил аббат как бы в упрек доктору, казалось ставшему на сторону мадемуазель де Кардовилль. – Но согласитесь, что это более чем странные ответы на очень серьезные вопросы!
– К несчастью, мадемуазель не понимает всей важности нашего собрания, – резко заявила княгиня. – Быть может, теперь, когда я выскажу ей свои приказы, она поймет это.
– Нельзя ли поскорее, тетушка?
И Адриенна, сидевшая на другом конце стола, против тетки, очаровательно и насмешливо оперлась подбородком на свою точеную руку и, казалось, с нетерпением ждала, что ей скажут.
– С завтрашнего дня, – начала княгиня, – вы покинете ваш павильон, отошлете ваших девушек… займете две комнаты в этом доме, пройти в которые можно только через мои покои… Вы не сделаете одна ни шагу, вы станете посещать со мной все церковные службы; управлять своим имуществом до совершеннолетия вы не будете, а относительно срока его наступления мы решим на семейном совете. Пока же я буду заботиться о вашем туалете: он будет скромен и приличен, как подобает… денег в руках у вас не будет… Вот вам мои приказания и моя воля…
– И, кроме полного одобрения, они ничего не заслуживают, – сказал барон. – Можно только пожелать, чтобы вы проявили полнейшую твердость. Пора положить конец всем этим сумасбродствам…
– Самое время покончить с этими скандалами… – прибавил