Гордо сияла стеклянная витрина с неохватным ассортиментом сыров. Внутренности ее долго и внимательно разглядывал пожилой, но еще крепкий пенсионер в дорогущих стильных очках с сильными диоптриями. Наконец, на него обратила внимание продавщица – фигуристая, совершенно славянской внешности, молодуха. «Чего-то хочите?!», – непередаваемым одесско-израильским говорком поинтересовалась она. «А то! Ещё как хочу! Прямо на вас облизываюсь!», – с чувством ответствовал дедуля. «Но давно не получается! А из сыров – триста грамм пошехонского!».
По соседству со Стасом проживал Гришка – «московский грузинский еврей». На мое удивление столь заковыристым «пятым пунктом» он несколько надменно ответил: «Это такая особая общность людей!». Ростом максимум метр шестьдесят, худощавый пижон и симпатяга итальянистого типа, несколько «overdressed13» по израильским меркам, Григорий, на мой взгляд, выглядел приличным молодым человеком из интеллигентной семьи, вступившим на опасную мафиозную стезю. Толстая золотая цепь на шее в тон с застежками в виде золотых же кинжалов на блестящих черных мокасинах соответствовали прикиду московских братков начала девяностых. Зашкаливающе-повышенная Гришкина самооценка неоднократно становилась притчей во языцех в кругу его приятелей – бывших москвичей.
С освоением иврита у Григория не заладилось, но он совершенно не напрягался по этому поводу. Учитывая его вращение исключительно в обществе русскоязычных, как правило, кто-нибудь из товарищей выступал переводчиком при общении с сабрами14. В свою первую иерусалимскую зиму, с наступлением холодов Гришка вырядился в привезенный из Москвы шикарный кожаный плащ до земли, и с двумя друзьями отправился в центр города – на других посмотреть и себя показать. На фоне большинства фланирующих граждан он резко выделялся нехарактерным для жаркой страны солидным утепленным нарядом. На пешеходной улочке Бен-Иегуды один из их компании зацепился языками с тремя симпатичными израильтянками. Самая яркая, смерив Гришку вызывающим взглядом, произнесла на иврите: «Ему кто-нибудь говорил, что он красавчик?». Услышав перевод, Григорий расправил плечи, выпятил грудь, а его лицо приняло выражение: «А то!». На эту метаморфозу барышня со смехом отреагировала: «Ну, так скажите