Она наблюдала, как ее сын разорвал на мелкие кусочки какое-то совершенно невинное письмо и отшвырнул клочки, снежинками опустившиеся на столик у дивана. Похоже, он тоже сегодня не находил себе места. Ольга Матвеевна не могла понять причин столь кислого выражения на лице своего сына, ведь приближалось открытие очередного Сезона, периода, который нес с собой массу веселья и развлечений.
– Ты совершенно не прав, Олег, – сказала Ольга Матвеевна. – Как бы она пред тобой ни провинилась, это всего лишь бумага, бессловесное существо и не заслужила с твоей стороны столь свирепых чувств.
– Это, maman, – заявил Олег Аркадьевич, – самая подлая, злобная и изощренная бумага из тех, какие только видывал свет с той поры, как Иуда кропал свой донос на Спасителя.
– Бог с тобой, Олеженька! – вздрогнула Ольга Матвеевна, – да что же это ты такое пишешь?
– Докладную этому пройдохе-французишке про то, как изничтожить русских моряков без ущерба для его личного кармана…
Олег Аркадьевич хандрил с того самого момента, как ему отказали в присвоении очередного чина. Он, как и все вокруг, считал, что тридцать лет – весьма неподходящий возраст для мичмана, пора было либо становиться лейтенантом, либо выходить в отставку. Однако после бесславного окончания шведской компании русский балтийский флот существовал лишь на бумаге, а с того момента, как по кулуарам разнеслось вылетевшее из высочайших уст словечко «мнимый», совершенно оскорбительное для флота, и все ассигнования, испрашиваемые морским министерством неизменно урезались. Все попытки Олега Аркадьевича получить назначение на какое-либо судно также таяли, подобно щепкам в камине, ибо кораблей не было и в половину потребного для флота количестве, и офицеров там был перебор, новые суда не строились, а недостроенные гнили на стапелях и превращались в дрова.
Ольга Матвеевна все лето до глубокой осени проводила в их крохотном поместьице, в большей степени даже хуторке под Рязанью, а на сезоны приезжала в столицу, где исправно таскалась по всем приемам и таскала за собой сынка, твердо решив сделать ему хоть какую-либо партию, раз уж он сам себя обеспечить женой не в состоянии.
Может быть, в этом году не стоило приезжать так рано, но Ольге Матвеевне не терпелось женить Олега и тем самым хоть ненадолго избавиться от безрадостных дум о муже. Ради этой великой цели можно было потерпеть и нетопленые комнаты, и насмешливые взгляды, бросаемые на нее в салонах. Тем более, сам он явно предпочитает компании игроков и пропойц представителям высшего петербургского общества.
Олег Аркадьевич снова взялся за перо. Маркиз де Треверсе[1] специально отпустил его со службы для того, чтобы он со спокойной и ясной головой расписал новые мероприятия по сокращению флотских должностей. При этом часть плотницких, мичманских и лейтенантских окладов щедро перераспределялась между руководителями министерства.
– Послушай, Олежек, – обратилась Елена Матвеевна к сыну, желая приободрить его. – Ты не забыл, что дочь кузена Константина приезжает на днях? Отец так хотел, чтобы вы с ней встретились. Скажу тебе честно, он лелеял мысль о том, чтобы ты и она… она и ты, словом… – Она шмыгнула носом.
Странно, но это замечание заставило Олега Аркадьевича лишь плотнее сжать тонкую линию губ. Эта привычка всегда казалась матери малопривлекательной. Она раздраженно повела бровью и, немного подумав, добавила:
– Когда же нам ожидать ее? Письмо от кузена шло два месяца. Это, конечно, не его вина, но все же…
– Смотря каким путем она отправилась, маменька, – отвечал Олег Аркадьевич, отложив перо и подойдя к висевшему на стене, занимая почти всю ее верхнюю половину атласу. – Если бы она пустилась тарантасом из своей Бессарабии да через Киев, то была бы с нами уже две недели как. А ежели она морем отправилась через Гибралтар до вокруг всея Европы, то… аккурат к весне будет. А с чего это он решил девицу к нам отправить? Вена от него поближе будет, да и Париж недалече.
– Ну… – помедлив отвечала Елена Матвеевна, – ты и сам понимаешь, как к